3.2.03.13
В целом же можно заключить, что второе определение феномена сна или самого его «понятия» (ст. 19), по сравнению с первым его определением (ст. 18): представляющим собой, как мы это выяснили выше, не что иное, как обоснование логики проведения нами операции сугубо внешнего отличия феномена сна от всего того, чем он в бытии человека по определению своему не является (в первую очередь и главным своим образом, по отношению к так или иначе нами определяемым явлениям «наяву» и в целом к феномену бодрствующего состояния бытия нашего сознания) – предоставляет нам исходное логическое основание для возможности проведения принципа уже совсем другого рода, по своей сути чисто внутреннего различия, обнаруживаемого нами в пределах или на самой границе явления всего того, что сам этот феномен сна по данной нам форме его явления или нашему собственному образу его видения (или способу понимания) – собственно собой и являет. 

И только уже на этой, по своей сути, трансцендентально-феноменологической основе у нас появляется возможность проведения принципа более или менее полного феномено-логического или же чисто логического различения (в конечном счёте, установление принципа «онтологического различия» [➥3.2.01.19,прим.2]) существа рассматриваемого нами здесь феномена сна «внутри» пределов или опять же лучше сказать – на самой границе его собственного явления (т.е. границе по определению своему «внутренней») или границе определённого «образа» нашего его видения (аспекта понимания, способа истолкования, формы описания, метода познания и т.д.) в своём жизненном бытии и феноменально нам данном мире.

Иначе говоря, если мы попытаемся каким-то образом между собой сопоставить в целом отличить друг от друга эти самые две по сути своей сугубо отрицательные роли, в чистом своём виде негативные формы определения сущности явления и способа существования феномена сна в бытии нашей жизни и деятельности сознания, то первую из них мы можем определить: как наиболее логически последовательным образом проводимый принцип деления и до последнего своего «логического конца» доводимое действие полного и окончательного для себя отделения – феномена сна от не-сна (см. определение «внешней границы» явления сна [➥3.2.01.18]).

Другими словами, это будет «операция» наиболее строгого феноменологического различения феномена сна от всего того, что не имеет к существу явления (или к сущности его «понятия») самого сна как таковому ровно никакого своего – ни прямого, ни косвенного, т.е. опосредованного через ту или иную форму его взаимосвязи с каким-либо другим явлением бытия или предметом мира – отношения.

А вторую его отрицательную роль мы могли свести к существу подобного рода, по своей чисто «логической форме» мало чем отличного от первого предметно-разграничительного образа действия (и уже поэтому самым настоятельным образом требующего здесь для себя установления принципа «онтологического различия» между этими двумя одинаково негативными, суть феноменально-исключительными формами определения феномена сна как в его отношении к себе, так и по отношению ко всему для себя другому) – наиболее последовательным образом проводимого и «до конца» доводимого принципа деления, операции полного своего и окончательного для себя отделения – феномена сна от-сна (см. определение «внутренней границы» явления сна [➥3.2.01.19]).

Или, другими словами, операции деления уже самого этого рассматриваемого нами здесь феномена сна как такового – на две формы его явления или два «состояния» сна: основным, логически уже дальше неделимым, а значит и самим по себе феноменально неопределимым «элементом» проведения которой как раз и становится феномен или самое понятие – «глубокого сна».

Операции отделения: феномена одного сна1 – от феномена сна другого2; явления «своего» сна – от феномена «самого» сна; явления «более или менее» глубокого сна – от феномена сна в полной своей мере «самого» глубокого; состояния сна-со-сновидениями – от состояния сна-без-сновидений; понятия сновидения, по определению своему, призванного «исполнять желания»3 – от понятия состояния сна, по своему определению, предназначенного не иметь вообще «никаких желаний», и т.д. и т.п.

  1. Или нашего «первого» сна: феномена сна исходно-первичным (как, впрочем, и сразу же следом за ним и производно-вторичным) образом действия своего явления для нас – нами самими видимого, чувственно воспринимаемого, вспоминаемого, представляемого (воображаемого), сознаваемого, познаваемого и в целом так или иначе (телесно-физически или ментально-психически) нами переживаемого.
  2. Как сна «второго»: феномена сна никоим образом действия своего явления в нашем жизненном бытии и феноменально нам данном мире – нами невидимого, невоспринимаемого, невспоминаемого, непредставимого (невообразимого), несознаваемого, непознаваемого и, может быть, «в целом» (от начала и до конца) – так нами и не переживаемого, окончательно для данного нам образа бытия своей жизни «невыносимого».
  3. Причем такое определение основной «компенсаторской функции» действия сновидений в бытии человека, как иллюзорное исполнение желаний, не реализовавших себя в образе бытия его бодрствующей жизни, не следует считать в полной своей мере оригинальным достижением мысли современной западной психологии (и в первую очередь это чуть ли ни самое главное её «научное достижение» в теории сна принято относить к психоаналитической концепции сновидения фрейдистского толка). Подобного рода определения образа действия сна достаточно часто встречались как и в самой древнеиндийской теории сна (в её пределах был даже выработан специальный термин, обозначающий собой саму эту компенсаторскую функцию действия сновидений – prаrthita), так и в древнегреческой онейрологии (см., например, Артемидор Онейрокритика I, 1).