3.2.03.22
Итак, подводя некоторый итог всему вышесказанному, при этом пытаясь, насколько это вообще возможно, определённым своим образом со-общить опыт как древнеиндийской, так и древнегреческой мысли постижения сути такого – во всех своих отношениях совершенно особого рода, по своему собственному существу исключительно-предельного, по отношению ко всем прочим феноменам бытия и состояниям жизни предельно-исключительного – феномена человеческой жизни и деятельности сознания, каким по определению своему собственно и является феномен или состояние глубокого сна (или состояние сна в собственно греческом смысле понимания этого слова «летаргического» [➥3.2.03.04]), мы можем констатировать следующие, со своей философско-теоретической точки зрения пока только самые общие, феноменологически-приблизительные выводы о сущности явления и способе существования этого феномена в бытии нашей жизни.

То есть такого рода выводы, которые могли бы определённым своим образом приближать нас к возможности построения нашей общей трансцендентально-феноменологической теории или всё-таки лучше было бы здесь сказать – мета-теории сна.

«Мета-теории» [см.➥3.2.03.01,прим.2] – позволяющей нам объединить между собой, например, оба эти указанные нами здесь смысла древнегреческого понятия сна «летаргического» и древнеиндийского понятия сна «глубокого» в некое одно, по своему общему смыслу единое, но и в то же время сохраняющее за собой присущую каждому из них по отдельности свою специфическую особенность нашего их понимания в целом – мета-понятие состояния или феномена самого сна «как такового».

То есть такого рода феномена «самого» глубокого сна или самого сна «как такового» («как таковые» один здесь не отличен от другого) и существа дающего возможность нам таким своим образом мыслить и понимать смысл его собственного «мета-понятия» – так как он есть или вообще может быть в бытии нашей жизни и деятельности сознания как «сам по себе».

В том числе – и как этот самый феномен сна мог бы существовать, происходить и действовать до или даже вне всех производимых по отношению к нему со стороны сознания видов деятельности или форм опыта: нашего его видения и переживания, вспоминания и представления, восприятия и познания, высказывания и определения, осмысления и толкования.

Форм опыта или видов деятельности сознания, производимых им по отношению к феномену сна – «всегда и уже» после и вообще вне пределов действия и границ явления данного вида «состояния сна» или «сновидения».

А значит к существу самого искомого нами здесь феномена сна как такового (так как он есть и каким может быть как «сам по себе») не имеющих какого-либо феноменально исходного, фактически установленного (начиная с установления такого простого факта: «что это есть» сон), предметно определённого, логически прямого и феноменологически непосредственного – или и вовсе (в крайнем случае) ровно никакого своего – отношения.

И если такого рода производимые нашим сознанием по отношению к рассматриваемому им состоянию или явлению сна формы опыта его переживания или виды деятельности познания всё-таки будут иметь хотя бы какое-либо своё отношение к самому существу явления или образу действия феномена сна «как таковому», то это будет отношение по своей сути, соответственно: феноменально производное, фактически не-установленное, предметно не-определённое, логически не-прямое и в целом феноменологически опосредованное.      

1. Вывод первый: феномен глубокого сна по самому существу своего явления, способу существования и образу действия в нашей жизни имеет отношение к некоторой по своему смыслу достаточно определённой, со своей общей и единой философско-теоретической (или если угодно: единой «метафизической» и общей «метафилософской») точки зрения – фундаментальной трансцендентально-онтологической структуре бытия человеческой жизни и деятельности сознания.

Структуре обозначаемой в обоих парадигмах как древнеиндийского, так и древнегреческого мышления по сути своей одинаковым или по крайней мере до поразительности схожим образом – как возвращение существа человека или его сознания («логоса его души») к своей собственной природе (природно-родовому началу, родо-порождающей основе) и в целом образу бытия самого себя (или совсем просто – как «возвращение к себе»).

При этом в существе самого этого понятия «возвращения» (к «себе»), определяющего собой суть производимого данной структурой образа действия обретения существом человека «своей природы» и в целом бытия «самого себя» уже заложена основа определённого рода исходно двусмысленного, по определению своему «двоякого» понимания характера такого рода «приобретения».

Ведь, с одной стороны, возвращается в собственном смысле этого слова то, что когда-то было или где-то присутствовало и затем каким-то образом оказалось утраченным в этом своём бытии и присутствии; что в каком-то «месте», в чём-то или ком-то находилось и уже в нём больше не находится; что какоё-то «время» имелось в своём обладании и теперь лишилось этого самого обладания.

То есть в любом случае: «возвращается» к бытию того, чем (или кем) оно может быть или чем должно стать – то, что теперь не имеется в обладании, на данный момент не находится в наличии, что в настоящее время или на этом самом месте (здесь и сейчас) отсутствует и вообще чего в «этом» мире или в «данном» образе бытия просто нет.

И в этом смысле наиболее острым своим образом характер представленной нами здесь двусмысленности определения сути такого рода действия возвращения чего-то или кого-то к бытию «самого себя» или «самого» его образа бытия к «себе» касается прежде всего и главным своим образом существа самого этого возвращающегося, так как оставляет за собой открытым, а может быть и вовсе до конца так и неразрешимым, – вопрос бытия или не-бытия последнего:

Возвращается ли к «самому» бытию или возращает ли себе «своё» бытие существо того, что или кто в этом самом образе своего бытия (образе бытия «самого себя») ещё есть – или же существо того, кого или чего уже нет?

С обоими возможными вариантами само собой здесь напрашивающихся парадоксальных следствий или даже выходящих отсюда апористических выводов наших попыток дать решение следующим двум вопросам:

Если возвращается существо, которого уже нет, то тогда собственно кто или именно что будет в собственном смысле этого слова «возвращаться» к себе?

А если же оно по своему существу всё ещё остаётся тем, что или кто оно есть, то тогда к чему именно или к какому существу оно будет возвращаться как собственно и именно к «себе»?

Собственный же смысл слова «возвращение» мы здесь ни в коем случае не будем смешивать или просто путать, как это вполне может быть при рассмотрении сути феномена «возвращения к себе», ни со смыслом возникновения, ни со смыслом простого повторения «себя».

(Или что по сути своей здесь почти то же самое – не будем смешивать его со смыслом «само»-возникновения или «само»-повторения.)

А именно первый из последних двух смыслов как раз то и предполагает рассмотрение случая возникновения (или феномена порождения, сотворения, произведения и вообще какого-либо ещё происхождения) чего бы то или кого бы то ни было из «не-бытия» – и вообще из всего того, чего по тому или иному виду сущего или самому образу его бытия ещё нет.

(В отношении же того, что уже есть «возникновение» в собственном смысле этого слова не только не нужно, но и в принципе невозможно.)

Тогда как второй смысл предполагает как раз обратное – что феномен повторения способен происходить и действовать в отношении только того вида сущего или образа его бытия, который так или иначе уже есть.

(«Повторить» же в собственном смысле этого слова то, чего ещё нет или вообще в бытии никогда так и не было – также не представляется возможным.)

В данном случае, – то есть случае нашего рассмотрения феномена «возвращения к себе», а также установления статуса бытия или не-бытия существа самого «возвращающегося», – если мы и можем применить к нему какакое-либо другое определение сути того, что может здесь с существом последнего происходить и вообще «случиться» (другое, значит исходно не включающее в себя или наиболее последовательным для себя образом исключающее из себя указанные нами смыслы определения: и возможности возникновения того, чего уже нет или что ещё только будет; и возможности повторения того, что ещё есть или уже было), – то пожалуй наиболее верным определением сути всего здесь происходящего будет являться случай происхождения определённого рода формы изменения как «самого» этого к «себе» возвращающегося существа, так и всего его «возвращаемого» образа бытия в целом.

А именно: это будет случай происхождения вполне определённого вида или совершенно особого рода формы их «превращающего» изменения – изменения происходящего в форме явления или образом действия так называемого (если использовать в данном отношении слова-понятия древнегреческого языка и мысли) «метаболического» поворота (μεταβολή) или «метастрофического» обращения (μεταστροφὴ) [➥3.2.04.14].

Как такого рода формы изменения, которая – в отличие от всех других известных нам видов и видимых нам форм изменений тех или иных предметов или явлений нашего жизненного бытия и мира, так или иначе воспринимаемых нами их «качеств» и «свойств», «движений» или «состояний» – происходит в совершенно не-видимой форме своего явления и в целом не-постижимым для нас образом действия.

А происходит она в не-видимой форме явления и не-постижимым для нас образом действия как раз потому, что касается всего одного только и вообще единственно здесь возможного «объекта» или «субъекта» своего изменения (и во втором случае: когда речь идёт об изменении существа «человека» или человеческой «личности» как собственно сознательного существа, как существа наделённого сознанием «самого себя», и тогда подлинным «субъектом» изменения будет само-о-сознание им своего собственного существа как собственно «себя» изменяющегося и «самого» изменяющегося) – существа самого изменяющегося «как такового» (а не каких-то имеющихся у него «качеств» или «свойств»), а также (опять же в случае включения фактора деятельности его само-сознания) характера его отношения к «себе» и своему собственному образу бытия в целом.

«Касается» же она его ни-как иначе и ни-чем иным, как возможностью достижения им образа своего бытия, так и равным своим образом возможностью достижения не-бытия, происходящих на «стыке» их схождения друг с другом, на грани их перехода (μεταβολή) друг в друга, в пределах обмена (μεταστροφὴ) друг на друга.

Это когда возможность бытия (как одна из первых возможностей действующего изменения) может вдруг «повернуться» и в целом «обернуться» возможностью не-бытия, а последняя (как одна из последних возможностей изменения), в свою очередь, «обратно повернуться» или «вновь обернуться» первой – и равно или же ровно наоборот (в обратном порядке их следования в отношении друг к другу).

Тогда как существо самого этого таким образом «воз-вращающегося» в пределах действия его прямых «обращений» и обратных «превращений» в отношениях (отношениях по сути своей взаимо-обратных) к образу своего бытия и не-бытия, точно также может на основании такого рода образа действия «превращения форм» своего отношения к бытию и не-бытию пере-мениться и в целом из-мениться, но уже только в своём собственном отношении к себе:

Оказывается способным обратиться к тому или в то1, что именно или собственно кто он «сам» по своему собственному образу бытия есть и тем самым окончательно для себя отвратиться от того или тем2, что он по образу своего не-бытия не есть – и (или) также «наоборот».   

Таким образом, существо самого этого «обращающегося» к образу бытия и, одновременно и вместе с тем, «отвращающегося» от не-бытия оказывается способным по этому самому обращённому «собой», пре-вращённому «в себя» или воз-вращённому «к себе» образу бытия, стать или просто быть тем, «кто» или же «что» оно по своему собственному существу или характеру отношения к образу своего собственного бытия собственно и есть – существом или отношением бытия «самого себя».

Со всё той же присущей уже самому этому существу «самого себя» (которая никуда не делась ни в момент своего «метаболического» превращения, ни на пути «возвращения к себе») – двоякостью («двойственностью» или даже «двойничеству») определения сути того, что именно или собственно кто оно по этому своему собственному существу и есть, а также до конца не определимой для нас двусмысленностью нашего понимания характера отношения «само—себя»:

Начиная с «грамматики» сочетания вместе этих двух слов «само» и «себя» – так называемых «определительного» и «возвратного» местоимений нашего языка, и заканчивая той или иной «семантикой» нашего истолкования сути образующейся здесь формы логической или эпистемологической, феноменологической или психологической и вообще какой-либо ещё взаимосвязи между ними.

С другой стороны, элемент определённого рода «двоякости» или не вполне для нас определённой двусмысленности нашего понимания сути феномена «возвращения к себе» мы можем для себя открыть при нашей попытке помыслить его суть не только по отношению к существу того, что именно или собственно кто оказывается в данном случае подверженным такого рода действию своего возвращения, но также ещё и когда мы пытаемся для себя разобрать смысл самого этого «воз»-вращающего(ся) образа действия, постичь суть производимой им формы «возвратного» отношения ко всему «возвращающемуся» здесь виду сущего и образу его бытия в целом (повторим, в данном случае нашего рассмотрения такого вида сущего и образа его бытия, как бытие существа «самого себя» и существующая форма его отношения «самого» к «себе»). 

То что в этом случае речь идёт не о совсем простом образе действия или не совсем обычной форме отношений, когда тот или иной вид сущего или сам образ его бытия не просто обращается «вкруг себя» (или какого-то другого «центра» своего обращения) – неизменным образом своего бытия круго-вращается в тех или иных заданных ему границах, так или иначе для него установленных пределах «круга» движения вещей мира или определённого «цикла» протекания времени жизни, говорят нам и те применяемые в данном отношении более «сложные» выражения (по своей семантико-грамматической форме, как минимум, двусоставные), которые собственно и обозначают собой суть такого рода образа действия «воз»-вращения или образуемого им характера «возвратности» отношения сущего и бытия.

Например, такие выражения, какие мы уже встречали при описании сути такого рода или подобного ему образа действия или характера отношений: возвращение «назад», поворачивание «обратно», оборачивание «вспять», переворачивание «наоборот», «обратное» превращение или обращение «вновь» (см. наш разбор смысла гераклитовского πάλιν μεταπεσόντα, «вновь обернулось» [➥3.2.03.19,прим.1]).

С тем же самым неизменно отрицательным для существа совершения такого рода действия «двойного обращения» результатом или его собственным негативным моментом, что ни существо самого возвращающегося, ни характер его отношения ко всему своему возвращаемому образу жизни и бытия в целом (вспомним здесь евангельский символ «возвращения блудного сына») – никогда уже больше не будут такими, какими они были прежде.

Никогда не станут и вообще не останутся – ни в самом «настоящем», ни в своём «прошлом» – такими, какими они были и вообще могли быть «до» совершения этого самого образа действия «возвращения к себе».

И этим самым «негативным моментом» прохождения в совершаемом  здесь образе действия воз-вращения существом «возвращаемым» (то «что» возвращается) или самим «возвращающимся» (тот «кто» возвращается) определённого рода точки не-возврата его к прежнему образу бытия «самого себя» и своей собственной жизни будет являться момент прерывания данного образа жизни и бытия во времени или даже полного прекращения их существования в самом бытии – вплоть до полного «превращения» их в ничто и окончательного для них «обращения» их самих же своим собственным не-бытием.3

И уже в этом смысле – а именно смысле полагания в основу представленного ними здесь характера действия структуры «возвращения к себе» равно как и возможности достижения существом возвращающимся образа своего собственного бытия, так и возможности достижения точно такого же образа не-бытия – мы можем теперь истолковать тот самый на первый взгляд способный показаться нам совершенно противоречивым факт, что у самых разных мыслителей или целых школ мировой философской мысли при осмыслении ими сущности явления и способа существования феномена глубокого сна в человеческой жизни может одинаковым образом допускаться в качестве конечного результата или последней цели совершаемого им образа действия – «достижение» человеком равно как «бытия», так и вместе с ним «не-бытия» его собственной (собственно «человеческой») «природы» или существа «самого себя» [➥3.2.01.2; 3.2.01.03].

А ещё, вдобавок ко всему этому, даёт нам возможность осмыслить и понять другой не менее парадоксальным своим образом выступающий в данном отношении факт, что такого рода центральная, по сути своей фундаментальная для всего образа бытия человеческой жизни и деятельности сознания в целом трансцендентально-онтологическая структура, как «возвращение к себе», также совершенно одинаковым образом способна осуществлять своё действие и достигать конечной цели (цели достижения «бытия» или/и «не-бытия» существа «самого себя») – не только в отношении существа, разбираемого нами на страницах этого исследования, феномена этого самого что не на есть «настоящего», в полной своей мере глубокого сна, но и в отношении существа, казалось бы, совсем другого рода, до полной своей противоположности от него отличного феномена (нами здесь не исследуемого, но рассматриваемого в другом месте) – самого что не на есть настоящего и в полной своей мере пробуждённого бодрствования (или состояние полного «Пробуждения», феномена совершенной «пробуждённости» существа самого человека или его сознания к полностью бодрствующему состоянию жизни и бытия).

[…]

  1. В обоих возможных здесь смыслах употребления в нашем языке слова «обратиться». В том смысле, в каком мы его используем, например, когда говорим «обратить внимание» на что-то или «обратиться с речью» к кому-то. А также в онтологически или теологически более «возвышенном», сакральном и тайно-действующем смысле слова «обращения» –  как «освящения» и «посвящения» себя иному (не от «мира сего» данному) образу жизни и бытия.
  2. Также в двух возможных смыслах нашего понимания слова «отвратиться». В простом и более широком смысле употребления этого слова, например, когда мы говорим «отвернуться» от чего-то взглядом или лицом. А также в более узком значении его употребления – в морально-ценностном, рассудочно-оценочном или же чисто психологическом смысле «отвращения» – как «неприятия» чего-то или «неприязни» к чему-то.
  3. Ср. разные способы описания подобного рода образа действия «воз-вращения» и прохождения им «точки не-возврата» или момента не-бытия, начиная с описания феномена обращения не-бытия при прохождении «второго пути» Парменида или возможного «третьего» пути Гераклита [➥3.2.04.06(***)] и завершая его описанием образа действия «обращения зрения», феномена «поворота глаз души» Платона, см. концовку разделов [➥3.2.01.14; 3.2.04.14].