3.2.05.12
Основной смысл нашего понимания сути данного онейро-критического аргумента – аргумента, пытающегося оборвать, по сути своей, «последнюю нить» связи феномена видения сна (dreaming) с самой действительностью нашего жизненного опыта (или по крайней мере пытающегося поставить под достаточно серьёзное сомнение не только прочность образования, но и сам факт существования таковой связующей их нити) – феномен деятельности нашей памяти, мы бы сформулировали следующим образом:

Так как, согласно логике приведённых нами выше доводов «первого аргумента», мы смогли в отношении определения возможностей распознавания нами феномена видения сна в бытии своей жизни провести более или менее для себя феноменологически строгую разграничительную черту: сначала, отделив существо его явления (или основной смысл его «понятия») от всех тех форм явления сна, которые могут воспроизводиться в том или ином виде «психологической деятельности» нашего сознания за пределами «состояния сна» как такового и тем самым продолжать своё существование во время или после совершения действия пробуждения нас от сна; и затем, уже на основе этого деления, отличить само существо явления феномена «сновидения» (как феномена, по определению своему, исходно не психологического, как впрочем и не физиологического, и в целом не «эмпирического»: ибо все эти аспекты явления сна могут восприниматься и в целом постигаться нашим сознанием только за пределами «состояния сна») – от форм явления и способов бытия всех прочих «психологических феноменов», способных иметь к нему то или иное свое отношение и в целом составлять собой основу понятия «содержания сновидения».

А также ещё в дополнение ко всему этому, и уже согласно логике «второго аргумента», у нас появляются веские поводы к сомнению в том, что в данном отношении мы вообще можем найти какой-либо достаточно внятный для нас критерий определения меры соответствия (или отношения «тождества» и в целом «принципа когерентности») между двумя рассматриваемыми нами здесь формами явления сна: явлением того, что нам в «состоянии сна» вообще могло видеться сном – и явлением всего того, что нам фактически, уже после действия пробуждения нас от сна помнится о том, что могло быть «сном», и на основании уже этого «содержания» деятельности нашей памяти в целом «психологически переживается» – как сон.

И тогда в результате проведения нами подобного рода операции наиболее последовательным своим образом доводимого до конца принципа деления феномена сна на две формы или стороны его явления (явление сна: видевшегося нам «во сне» и помнящегося нами «после сна»), а также наиболее полного исключения между ними существа какой-либо положительной и в целом «содержательной» связи, мы и получаем следующее заключение:

Память о моём состоянии сна представляется невразумительным понятием [unintelligible notion], т.к. ничто не может быть правдоподобно [plausibly] представлено как содержание памяти [the content of memory].1

Таким образом, американский философ в проводимом им исследовании как самого феномена «видения сна», так и его основного онейро-критического критерия – феномена «рассказывания сна» доходит до своего крайнего, по сути своей, радикального сомнения (раз дело заходит здесь столь далеко – до постановки под вопрос самих основ установления и прав на существование господствующей в наше время «парадигмы» памяти) в определении им существа ведущей и в целом связующей роли нашей памяти в отношении не только первого, но и, что не менее важно, второго феномена человеческого бытия.

Исходит же данный вид сомнения из достаточно по своему смыслу простой и вполне для себя «самоочевидной» логики проводимых здесь Малкольмом суждений:

Для того, чтобы у нас появилась реальная возможность «запомнить» свой сон – причём запомнить сам сон и ничто больше другое – мы сначала должны запомнить его нигде и никак иначе, как только «во сне».

То есть необходимо, чтобы мы и сами (а вместе с нами и сама «наша память») находились в «состоянии сна», и само действие нашего видения сна, как и вместе с ним действие запоминания увиденного – не выходили из пределов данного состояния.

А иначе, во всяком другом случае нашего рассмотрения существа этого явления – а именно: если и это самое состояние нашего сознания, в котором производится данный акт памяти не есть «состояние сна» как таковое; и если тот самый предмет деятельности нашей памяти, который необходимо нам здесь запомнить не является феноменом «сновидения» в его чистом виде, – мы не имеем права утверждать, что мы действительно имеем дело с феноменом запоминания-сна в собственном смысле этого слова.

Но как раз это-то необходимое условие происхождения как существа самого феномена, так и в целом нашего понимания сущности («исходного смысла») самого понятия «запоминания сна» – не может быть здесь в полной своей мере выполнено.

Оно, исходя из всего хода малкольмовских рассуждений на эту тему, не выдерживает ровно никакой своей критики и в конечном счёте становится для тех или иных попыток поиска путей его логического обоснования практически неразрешимой проблемой.

А именно – проблемой установления как самого «факта», так и возможности его доказательства (основанного здесь на принципе «верификации» подобного рода фактов нашего жизненного опыта и деятельности сознания), что наше сознание, находясь в «состоянии сна», оказывается способным не только обладать памятью и на этой своей основе производить такие отдельные виды её деятельности, каким является действие «запоминания» сновидения.

Но и более того (и это, пожалуй, наиболее важный пункт, по сути своей, ключевой момент для построения всей логики малкольмовской аргументации в целом) – что оно вообще способно выносить «во сне» какие-либо акты «суждения» (judge)2 о истинности или ложности, достоверности или недостоверности, подобия или не-подобия в отношении всего того, что может здесь ему вообще видеться и определённым своим образом запоминаться (и соответствующим ему образом вспоминаться) в том или ином виде «содержания сновидения».

Тем самым лишая весь возможный здесь опыт деятельности нашей памяти по сути своей внутренней логической основы и в целом онтологического основания – в действии воспроизведения и «реализации» (realization) им образа того или иного предмета или события нашего жизненного бытия и деятельности сознания:

Ведь для того, чтобы у нас исходно была возможность что-либо по своему виду предметно-определённое запомнить, необходимо, чтобы наше сознание могло обладать предварительной способностью производить определённого вида акты своих первичных (по своей логике исходно простых, «элементарных») «суждений» как в отношении существа самого подвергающегося действию запоминания предмета,3 так и в отношении существа этого самого, на данный момент производящегося над ним вида «мнемонического» действия.4

И именно к сомнению в существовании подобного рода способности нашего сознания производить в «состоянии сна» те или иные виды своей ментально-рассудочной деятельности, по сути своей, и сводится вся малкольмовская критика, проводимая им как в отношении существующих определений принципа взаимосвязи феномена «видения сна» с известными нам формами деятельности памяти, так и в частности – в отношении существующего в рамках определённой «парадигмы» памяти способа понимания «понятия запоминания сна».

  1. См. Н. Малкольм, Состояние сна с. 23. В подтверждение к сказанному о том, насколько в отношении феномена сна ни понятие самой нашей о нём «памяти», ни понятие её «содержания» не могут каким-либо своим «вразумительным» (интеллигибельным) или хотя бы просто «правдоподобным» образом быть представлены, Малкольм приводит следующее рассуждение: «Мы говорим о “запоминании” снов, и, если мы рассмотрим это выражение, оно может предстать перед нами как злоупотребление языком [misuse of language]. Когда мы с философских позиций размышляем о памяти, то приходит на ум парадокс такого рода. Я вчера произнес определенные слова. Сегодня меня просят воспроизвести содержание этих слов. Содержание, которое я передаю, является правильным или ошибочным. Это определяется тем, соответствует ли это вашему мнению или мнению других свидетелей, и, возможно, также тем, правдоподобно ли оно в свете того, что известно о вас и обо мне и о вчерашних обстоятельствах, а возможно, еще и о других вещах. Но когда я говорю о запоминании сновидений, то не существует ничего, кроме моего варианта содержания сна (который обеспечивается тем, что я понимаю слова, составляющие его [provided that I understand the words that compose it]), что бы определяло, является ли он верным или ошибочным» (см. там же, с. 56). Далее, исходя уже из доводов вышеприведённой логики «парадокса» использования нами в качестве единственно достоверного свидетельства  (или хотя бы просто в качестве более или менее надёжного сведения) того, что нам действительно могло видеться «во сне» – опыта «запоминания снов», следует, на наш взгляд, не менее парадоксальное по своему смыслу заключение: «Поскольку ничто не может считаться определением того, является ли моя память о сне достоверной или ошибочной [right or wrong], какой смысл тогда в данном случае может иметь слово “память”? Но, конечно, говорить о “запоминании снов” не есть злоупотребление языком. Нас научили этому выражению. Мы должны только быть внимательны к его действительному употреблению [actual use] и к тому, насколько резко оно отличается от употребления “запоминать”, которое появилось в нашей парадигме» (см. там же, с. 57).
  2. Надо отметить, что Малкольм в своём онейро-критическом анализе феномена «видения сна» не сразу остановился на этом термине, обозначающим собой основную «логическую операцию», определённую форму ментально-рассудочной деятельности человеческого сознания (ума, разума, рассудка), которая, по определению своему, могла бы обладать способностью – равным образом своего действия производиться им как в состоянии бодрствующего бытия, так и в «состоянии сна». Для начала американский философ-аналитик перебрал некоторые другие возможные здесь способы именования подобного рода формы деятельности человеческого сознания – например, такие как «утверждать» (assert), «заявлять» (claim), «объявлять» (maintain). Но затем всё-таки останавливается на выборе понятия judge – судить, рассматривать, составлять мнение, решать, заключать. По одной простой причине: перечисленные выше понятия не могут в полной своей мере соответствовать всем предъявляемым здесь требованиям определения возможности совершения данных видов рассудочно-речевой деятельности человеческого сознания – в «состоянии сна». И прежде всего потому, что они подразумевают «обращение к другому человеку», предполагают «представление о присутствии другого человека, что опровергало бы гипотезу о том, что он спит» (см. там же с. 19). Тогда как «понятие “судить” [judge] не имеет этого значения. Люди высказывают много суждений [make many judgments], которые они не сообщают никому [do not express to anyone]. Следовательно, из того факта, что в состоянии сна нельзя делать утверждений [make assorting], не вытекает, что нельзя высказывать суждений [make judgments]. И действительно, их высказывают на протяжении сна [And indeed they are made during asleep]» (там же). В связи со всем сказанным также ещё необходимо добавить, что мы не можем согласиться с наиболее часто встречающимся на страницах русского издания книги Малкольма вариантом перевода и отдельно употребляемого здесь в форме глагола слова «judge» или «judging», и смысла целого выражения «making a judgment» – словосочетанием «высказывать суждение». Во-первых, потому что первое слово данного словосочетания (по сути своей произвольно вставляемое нашим переводчиком в смысловой контекст передаваемой им логики малкольмовских рассуждений) мало соответствует духу обозначенной выше позиции самого автора, объясняющей основную причину его выбора в пользу термина «суждение». И во-вторых, потому что подобный перевод вносит не только излишнюю путаницу всех задействованных в данном отношении понятий, но и в целом создаёт дополнительные трудности нашего понимания сути (и без того местами терминологически запутанного, а порой и вовсе логически себе самому же противоречащего) общего хода мыслей американского философа.
  3. И, прежде всего, суждения о том, что нам здесь вообще «есть что» запомнить: что этот самый – предстоящий действию нашего запоминания – предмет «по-настоящему» или хотя бы «просто» есть. А иначе, если предмет, который нам предстоит запомнить, по своему собственному предметно-наличному виду или по данной нам форме нашего о нём предметно-чувственного «представления» – вообще «не есть что» (т.е. лишён какого-либо своего предметно-определённого, «материального содержания»), или же его самого в целом, как собственно «предмета» памяти – нет вовсе, то тогда нам и запоминать-то здесь ровным счётом нечего. Затем, следом за суждением о том, «что предмет есть» может следовать суждение, способное ответить на такой «простой» вопрос – так всё-таки «что есть предмет»? Суждение, способное дать нам на поставленный вопрос ещё более простой по своему смыслу ответ: предмет есть то – «что» он здесь есть (или другой вариант развития логики суждений, который мы здесь опускаем: предмет есть так – «как» он здесь есть). Который уже в свою очередь может приводить нас к следующему своему утвердительному суждению о том, «что именно он есть»: что этот самый предмет нашей памяти есть «именно этот» предмет. – Или же, наоборот, напрямую логически с ним связанным  (к примеру, по всё тому же, установленному Витгенштейном ещё на «раннем» этапе становления своей философской мысли – логическому принципу «ab-нотации») – отрицательным суждением: что он здесь не есть «тот» или «иной» и вообще какой-либо другой предмет памяти. (В главе 2 мы со ссылкой на одно из высказываний Платона [➥3.2.02.08(***)], а также с приведением цитаты из разбираемой нами на страницах данной главы книги Малкольма [➥3.2.02.08,прим.3], уже рассматривали способность нашего сознания производить «во сне», «ἐν ὕπνῳ», «in a dream» подобного рода «простейшие» акты суждения в отношении того или иного вида «предмета» своего сновидения и то, на каких своих логических основаниях могут вообще держаться и воспроизводить себя в бытии человека и деятельности его сознания эти самые акты суждения.) И только уже после этого (может быть «после» или же и вовсе «помимо сна», παρὰ τὸ ἐνύπνιον?) могут следовать несколько иного рода (более «сложного» вида) суждения, как то: что собственно может «именно этот» (и уже никакой другой), «на лицо» нам данный предмет – по своему собственному виду или образу нашего его видения (или понимания) – «собой» представлять; по своему смыслу – выражать, по своему имени – означать, и т.д. и т.п. По поводу последнего мы можем привести одно из высказываний Витгенштейна, описывающего собой нечто подобное представленному нами порядку следования по своему смыслу наиболее «простых» первичных суждений и следом за ними идущих более «сложных» (рас)суждений, производимых нашим рассудком в процессе поиска и нахождения в отношении существа именуемого им предмета – наиболее подходящего для него слова или приемлемого для себя значения: «Прежде всего, конечно, можно сказать: “Это слово подходит, а то – нет” –  или же что-то в этом роде. А затем можно обсудить и все многообразие разветвленных контекстов для каждого из рассматриваемых слов. Тем первым суждением дело не ограничивается, ибо решающим является поле того или иного слова» (Л. Витгенштейн, Философские исследования, Часть II, раздел XI с. 307). При этом Витгенштейн, по всей видимости, намеренно не уточняет здесь – какого рода «поле» деятельности («употребления», «произнесения», «выражения», «обозначения», «осмысления», «переживания», «обсуждения» и прочее) «того или иного слова» становится в конце концов «решающим» при вынесении в отношении него данного вида «суждения». Отметим только, что в отличии от основного онейро-критического тезиса своего северо-американского ученика по «школе» философского-аналитических исследований языка Н. Малькольма (напомним, заключающегося в положении «производности» феномена «сновидения» от существующих в среде человеческого общения форм его предметно-языкового «описания», см. эпиграф) Л. Витгенштейн вполне допускал, что это самое последнее и окончательное для себя решение, принимаемое нами в пользу выбора «того или иного слова», а также придания ему какого-либо своего особого «смысла» или и вовсе нового «значения», «усваиваемого» и «переживаемого» нами в пределах развития действия данного вида «языковой игры» (включая сюда и такой вид языковой игры, который носит название «рассказывания сна») – само способно «приходить» (в том числе и при переходе от одной языковой игры к другой, и, в конечном счёте, «смене аспекта» употребления данного слова в речи) к нам «прямо» из сна: «Для этой языковой игры характерно то, что данное выражение используется в этой ситуации: мы произносили данное слово в таком значении и заимствуем это выражение из другой языковой игры. Назови это сном. Это ничего не меняет» (там же, с. 303). А также ещё и то, что многое из того, что мы вообще оказываемся способны воспринять «на слух» или же сами «в слух» произнести в форме высказывания одного «слова» в речи или целой «связанной речи» слов – мы всё это можем и говорить, и слышать «прямо как» во сне – т.е. в полной своей мере не сознавая и не переживая «значение» всего здесь сказанного и услышанного. См. там же: «в связной речи, в потоке слов я часто совсем не переживаю его» (только здесь не совсем понятно: в качестве отсутствия «переживания значения» самого «слова» или же целого «потока слов» в «связанной речи», или же в качестве и того и другого феномена действия произношения слова-в-речи и речи-в-слове вместе взятых?).
  4. И это уже будут всегда и во всех своих отношениях – «суждения» более сложного рода (или «второго» порядка), способные определять собой, в какой форме нашего видения или каким способом своего понимания нам следует запоминать те или иные события или явления, предметы или образы, смыслы и значения, и в целом – составлять здесь основу формирования определённого вида «содержания памяти». Например, такого рода суждения нашего рассудка, как то: что следует из представленных здесь элементов содержания памяти запомнить – в первую, а что во вторую очередь (и, в целом, что необходимо здесь помнить, что требуется запомнить, а что не требуется, что можно «в целом» забыть); в каком порядке их следования друг за другом «во времени»; расположении друг подле друга «в пространстве»; причинно-следственной зависимости; логической связи; предметно-знаковом отношении; словесно-речевой последовательности, и т.д. и т.п.