3.2.04.19
Итак, пройдя определённый путь нашего поиска феномена «исконной глубины» имеющего место быть и способного так или иначе (скрыто или явно, «во сне» или «наяву») себя обнаруживать в бытии человеческой жизни и деятельности сознания, подвергнув здесь своему критическому разбору и отвергнув некоторые рассмотренные нами здесь подходы в его осмыслении и возможные способы определения (в данном случае рассмотренный нами на примере хайдеггеровского толкования смысла 26 фрагмента изречений Гераклита способ определения феномена глубины, проведённый самим немецким философом), мы в итоге своём пришли к такому, как это может показаться на первый свой взгляд, также несколько неожиданному и по своей мысли достаточно парадоксальному выводу («в пику» или же «вкупе» к указанной нами выше парадоксальности хайдеггеровского способа определения феномена глубины):

Для того чтобы у нас была возможность искать и находить, открывать и рассматривать в бытии нашей собственной жизни или феноменально нам данного мира существо явления и способ бытия искомого нами здесь феномена самой их «исконной глубины» нам следует, в первую очередь, отойти (если полностью не отказаться) от некоторых привычных методов исследования и обычных способов понимания сущности этого феномена, в той или иной свой мере сводящих феномен глубины, в одном случае, к определенным пространственно-размерным, в чистом своём виде структурно-топологическим или, в другом случае, к структурно-временным, темпорально-хронологическим схемам его описания (см. прим. 4).

Затем, отойдя несколько «в сторону» (суть феноменологически о-странившись) от этого самого обычного и столь привычного для нашего понимания существа явления и способа существования феномена глубины в бытии нашей жизни пространственно-топологического или темпорально-хронологического схематизма (и в целом хроно-топо-логической метрики) его описания, нам также ещё следует попытаться более или менее логически последовательным для себя образом отказаться от всякого рода других по сути своей редукционистских схем его сведения или, иначе говоря, форм отсылания к тем или иным определённым видам сущего, известным нам способам его бытия или же существующим формам отношений между рассматриваемыми нами здесь видами сущего или способами их бытия (причём отношений самого разного рода своего природно-генетического, культурно-исторического, научно-детерминистического, натур-физического, психо-физиологического, субъективно-психологического или какого-либо ещё толка).

За исключением, всего одного оставшегося здесь для нашего рассмотрения вида сущего, образа бытия и единственно возможной здесь формы отношения сущего и бытия – а именно образа бытия самого этого рассматриваемого нами здесь феномена глубины, существа нас самих его рассматривающих и формы складывающегося в процессе этого самого рассмотрения отношения между обоими (последнее, как мы это уже вывели, есть в своём чистом виде форма отношения «само—себя», в двух указанных нами аспектах своего понимания).

Так как при исключении нами из своего рассмотрения феномена глубины хотя бы какого-то одного из указанных трёх структурно-образующих его элементов пропадают из вида и два другие, исчезает и весь «предмет» этого нашего рассмотрения в целом – собственно «рассматривать» нам здесь будет совсем уже нечего.

Таким образом, оставив в при таком способе рассмотрения феномена глубины все лишнее для его постижения «в стороне» («лишнее» как не имеющее к существу этого феномена никого своего онтологически прямого и феноменологически непосредственного отношения), оставшись по существу такого своего к нему отношения на-едине с «самой» или «своей», суть самой-своей глубиной, нам не остается ничего больше другого, как одна только из всех возможных форм отношения нас к существу явления и образу бытия глубины, а существа последней к нам самим:

Ближайшим по своей природе или по самому роду (γέννᾰ, γένος) своего бытия образом связанного между собой отношения родственно-близкой («близкого родства»: ἐγγύς, ἐγγενής, γνωτή) прирожденности (γενναῖος) или сродности  (συγγενὴς) – существа нас самих (или «логоса нашей души») с мерой глубины самого бытия (или глубиной бытия «самого Логоса»).

И именно из такого рода определения формы, по сути своей, бытийного отношения существа человека (или существа «логоса» человеческого мышления, познания, сознания) к феномену «исконной глубины» мы можем исходить в своём понимании смысла платоновского выражения обозначающего суть, дающего «полное имя» существу этого феномена (в одном своём имени γενναῖον сочетающего оба из указанных нами аспекта постижения феномена глубины – постижения образа бытия самой глубины и сути нашего к нему отношения): βάθος παντάπασι γενναῖον – «глубина совершенно подлинная» (см. Теэтет 184а, пер. В. Бибихина; ср. пер. Т. Васильевой: «во всех отношениях благородная глубина»; В. Карпова:  «чрезвычайная глубина созерцания»).

Из всего того смыслового контекста, в котором Платон применяет это выражение в диалоге Теэтет хорошо видно, что античный философ здесь определяет не только момент «открытия» глубины существа парменидовской мысли (διανοούμενος), но также ещё и явления (ἐφάνη) глубины самого «предмета» этого мышления.

Основным ядром (онтологически «глубинным» основанием) последнего, как известно, выступает провозглашённый Парменидом принцип тождества мышления и бытия, к которому мы можем возводить любую из рассматриваемых нами здесь форм отношений сущего и бытия.

И как раз этот самый принцип «тождества бытия» – прямого совпадения, совершенного и полного сочетания вместе двух в одно («единое» и единственно сущее бытие – самое бытие сущего): «мышления» (сознания или познания) и «бытия», мыслящего (познающего) сущего и мыслимого (познаваемого) им образа бытия, а в данном случае, раз уж речь идет о мере «глубины» подобного рода мышления, то измерение глубинности самого мыслимого здесь образа бытия и мера глубокости существа самой его мыслящей «мысли» – собственно и выражает собой существо передающего его смысл древнегреческого слова γενναῖον.

Владимир Вениаминович Бибихин, предоставляя свой перевод смысла этого во всех своих отношениях загадочного выражения Платона и таким образом предлагая один из возможных вариантов его толкования, обращает своё внимание не только на «трудность перевода» слова γενναῖον, не только указывает на невозможность адекватным своим образом перевести смысл этого слова в каком-то одном из имеющихся в словаре его значений, но и, более того, показывает на недостаточность мер расширения возможностей нашего истолкования смысла этого слова (и в целом понимания сути всего платоновского выражения целиком) производимого посредством сведения его к определённому кругу однокоренных ему слов и соответствующих им синонимических или омонимических значений.

Βάθος παντάπασι γενναῖον, «глубина совершенно подлинная», – и это слово, «подлинная», только бледная тень: оно ведь сплетено с γνήσιος, речь на самом деле о «законнорожденном» – опять, бледная тень, буквально: родном, родовом «знании» – опять же одна бледная тень, потому что «родной», родовое», и «знание» по-гречески одного корня, от γέννα «род». Во всяком случае, Платон говорит о родной, родовой, благородной глубине… (см. В.В. Бибихин, «Чтение философии», с. 351).

Поэтому для верного понимания смысла всего этого платоновского выражения  в целом русский философ говорит о необходимости вырваться из этого самого словарно-лексического круга существующих норм перевода слова γενναῖον на наш язык и попытаться посмотреть на более широкий культурно-исторический контекст использования этого слова-понятия в античности, заглянуть вглубь самой философской традиции древнегреческого мышления и в конечном счёте увидеть то, что: «Когда Платон говорит, βάθος γενναῖος, “родная, природная, родовая глубина”, слово несет с собой далеко выносящие отношения…» (там же).

А увидеть тогда можно не только то, какому именно списку своих значений может соответствовать или с каким ещё словами может по своему смыслу синонимически или омонимически (т.е. словами сходными по звучанию, содержащими в своей основе один и тот же корень: γεν-, γιγν-, γνη- или γνω-, но имеющими разное значение) сопоставляться это слово, но также ещё и то, в каком отношении и смысле оно может по существу своему антонимически противопоставляться другим словам древнегреческого языка.

И одним из таких древнегреческих слов, которое по целому ряду своих значений могло противопоставляться в традиции философского мышления античности слову γνήσιος (по своему смыслу наиболее тесно «сплетённому» с платоновским термином γενναῖος), было слово νόθος.

Говоря о такого рода такого рода «противопоставлении γνήσιος νόθος и – родной и приблудной, неродной» формы познания в истории античной философии, Бибихин приводит пример того, что ещё: «у Демокрита можно прочесть об этом различении, когда (Секс Эмпирик VII 139) “темный род познания уже не в состоянии ни видеть ни осязать ни слышать ни воспринимать вкусом… тогда выступает истинный род познания, имеющий в мысли (уме) более тонкий познавательный орган”» (там же).

В таком случае нашего толкования смысла платоновского определения феномена исконной глубины – как глубины «совершенно подлинной» открывается уже совсем иная значительно более широкая по возможностям осмысления сути этого феномена перспектива нашего его понимания, позволяющая нам мыслить его в самого разного рода ракурсах проводимых здесь форм противопоставления смыслов понятия βάθος γενναῖος или γνήσιος смыслам другого рода «глубины» νόθος: глубины подлинной – неподлинной, поддельной и подложной; истинной – неистинной, фальшивой и ложной; родной и природной – неродной, искусственной и чужеродной; родовой, плодородной и дородной – безродной, бесплодной и недородной; благородной, родовитой и даровитой – беспородной, неродовитой и бездарной; законнорожденной – незаконнорожденной, внебрачной и приблудной; огромной, превосходной и преисполненной (избытком) – умалённой (убытком), обделённой и обездоленной; знаменитой (небезызвестной, οὐκ ἀγνοεῖ, см: Федон 108а [➥3.2.04.12(***)]), замечательной (знаменательной) и славной (см. там же 80d определение Платом «мест» нахождения царства Аида:  «славные [γενναῖον], чистые [καθαρὸν] и безвидные [ἀιδῆ] – поистине Аид [εἰς Ἅιδου ὡς ἀληθῶς]») – неприметной, безвестной и бесславной.

[…]