3.2.01.16
Таким образом, пройдя определённый путь нашего исследования феномена сна как такового, характера его отношения к другим предметам и явлениям мира и способа его существования в бытии нашей собственной жизни и деятельности сознания в целом, а также проведя на этом своём исследовательском пути существо принципиального для него различия между двумя формами явления сна или аспектами нашего его познавания и понимания в целом, мы вплотную подходим к необходимости не только определения исходных начал данного исследования (определяемых в данном случае в рамках проводимого нами здесь принципа противопоставления друг другу смыслов «первого» и «второго» тезиса), но и также ещё определения самих его конечных пределов – установления предельных границ определяемой нами здесь возможности тем или иным образом познать (помыслить, понять) существо этого феномена и вообще нашей способности дать ему какое-либо истинно значимое определение.

При установлении сути последних мы будем исходить из тех наших общих заключений, какие были нами приведены в ходе предыдущих рассуждений по этому поводу [➥3.2.01.15]. Назовём только первые три:

Прежде всего, определение способа существования и формы образования границы явления сна как «начала» происхождения границ любого другого рода явлений мира или бытия нашей жизни и, в целом, как «границы» существования самого явления как такового (без разницы какого: явления видимого нами «во сне» или «наяву», самого «сна» или образа нашего его видения в своём «сновидении» и т.д.) – границы способной выступать по отношению ко всему для себя феноменально иному в качестве его перво-явления или своего собственного само-явления;

Затем, характер проводимого нами здесь определения таким образом постигаемого в качестве начала происхождения всех прочих явлений мира и бытия феномена границы явления самого сна как такового или нашего собственного образа его видения (в самом «начале» одно не отличимо от другого) и производимого в связи с этим его определением принципа деления существа подобного рода границы – на границу явления сна внешнюю и внутреннюю: скрытую и явную, видимую и невидимую, эмпирическую и трансцендентальную, априорную и апостериорную, онтическую (или онтически-онтологическую) и онтологическую;

И, наконец, представленный нами выше принцип совпадения «начала» явления сна с самим его «концом» или что по сути своей почти одно и то же – совпадение «начала» сна с самой «границей» его явления: такого рода их совпадение при котором «конец» или «граница» явления сна, начинают определять собой как само «начало» происхождения сна, так и «середину» его прохождения (в т.ч. и в форме «протекания» сна во времени) – середину тем или иным образом своего действия осуществляющую связь (связь временную, пространственную, физическую, эмпирическую, психологическую и т.д.) между «началом» и «концом» явления сна в бытии нашей жизни и деятельности сознания.

Мы никогда не откроем истинной сути, не поймём подлинного значения представленного нами здесь принципа различия между двумя границами явления сна – границей «внешней» и «внутренней» без всего того, что уже было нами сказано о двух формах явления или способах данности феномена сна в бытии нашей жизни в рамках проводимого на страницах этого исследования противопоставления друг другу смыслов «первого» [➥3.2.01.06] и «второго» [➥3.2.01.12] его тезисов.              

Оба эти тезиса в своих определениях феномена сна – помимо того, что они говорят о двух разных формах явления или двух способах нашего его переживания в бытии своей жизни – также ещё, суть равным своим образом, сообщают нам о двух разных началах его познания и в целом границах определения возможности нашего понимания сущности этого феномена, характера его отношения ко всем другим явлениям мира и бытия, и к нам самим так или иначе всё это познающим и понимающим.  

Если определение формы явления сна или способа нашего его переживания в бытии своей жизни представленное в рамках «второго тезиса» говорит о существе  его «подлинного», онтологического или в чистом своём виде феноменологического начала. – По сути своей сообщает о первично-данной и непосредственно-действующей форме существования феномена сна как такового – так как он есть и вообще случается быть «сам по себе», совершенно независимо от того, как мы его чувственно воспринимаем, что о нём знаём, каким образом его себе мыслим и представляем. К тому же, помимо всего прочего, при установлении возможности нашего постижения существа и этого самого «первого» начала явления сна, и самой его «последней» границы такое его определение даёт нам повод говорить о характере исходной неопределённости первого (хотя бы ввиду «элементарной» простоты, «атомарной» неделимости ни на что для себя другое такого рода начала) и предельной неприступности последней (полной не-переходимости, от начала и до конца непроходимости существа самой этой границы).

То определение феномена сна данное нами в рамках «первого тезиса» говорит о существе как раз такой формы явления сна и способа нашего его переживания, какие представляют собой опыт нашего постижения сути этого феномена, производящийся в бытии нашей жизни и деятельности сознания всегда и уже после того, как сон завершил существо этого самого своего «непосредственного» действия и продолжает своё существование или в одном только нашем о нём воспоминании, или в одной только сугубо эмпирической форме своей данности – суть «апостериорно данной» нам форме явления сна в том или ином виде действия нашего его чувственного восприятия или чисто психологического переживания в том или ином виде деятельности сознания.

При таком определении феномена сна и существо раскрываемого нами здесь начала происхождения опыта нашего переживания сна в бытии нашей жизни, и существо постигаемой нами границы его явления начинает принимать совершенно иной смысл нашего понимания сути как одного, так и другого – сущностно отличный от того, как мы могли его мыслить и понимать в рамках определения «второго тезиса».

И если определение начала существования феномена сна и в целом происхождения опыта нашего его переживания в бытии своей жизни (включая сюда и опыт его познания) представленное в рамках «первого тезиса» рассматривает его существо не как «подлинное начало», не как начало в полном смысле этого слова «непосредственное», но как «результат, полученный опосредованно» (позволим себе воспользоваться здесь этими словесными формулировками гегелевского определения «двоякого» смысла существа определяемого им в начале «Науки логики» понятия «логического начала» [➥3.2.01.01(***)]): как всегда и уже (постфактум) случившийся факт, тем или иным образом предоставившийся нам случай, так или иначе для нас состоявшийся опыт нашего его постижения в качестве такового (как такого рода «начала» явления сна).

А существо самой устанавливаемой нами здесь согласно таким своим образом определяемой сути «начала» существования феномена сна и происхождения опыта нашего его познания в бытии своей жизни – границы его явления будет сводиться ни к чему больше другому, как к существу явления границ нами сами же или нашим собственным «сознанием» производимых в отношении исследуемого феномена самого разного рода форм опосредующей деятельности – нашего его чувственного восприятия, эмпирического наблюдения, психологического переживания, рефлексивного осмысления, продуктивного воображения, словесного выражения, символического толкования, предметно-научного описания и т.п.

То определение начала существования феномена сна и установление существа самой границы его явления в бытии нашей жизни намеченное в рамках «второго тезиса» требует от нас совсем другого рода – принципиально отличного от представленных выше смыслов их определения в рамках «первого тезиса» – способа своего постижения:

Определения начала существования феномен сна не только самого по себе исходно неопределённого, логически беспредпосылочного, «причинно» необусловленного тем или иным родом опыта нашего его чувственного восприятия или психологического переживания, определённым видом эмпирического познания или способом теоретического мышления. – Но и более того, начала самого определяющего и одним только собой всё прочее обусловливающего; являющегося по сути своей «первой причиной», исходной предпосылкой, необходимым условием – определения возможности происхождения любого рода формы познания (образа видения, способа понимания) феномена сна и в целом опыта нашего его переживания в бытии своей жизни.   

Установления границы явления сна не только самой по себе совершенно «безвидной», для нашего образа видения или какой-либо иной формы чувственного постижения – никоим своим образом не воспринимаемой. – Но и более того, границы способной собой определять все видимые нам границы явлений, самой устанавливать пределы образования всех существующих в данном нам образе мира и бытия его форм видения или «образов» наших собственных о нём представлений.

Ввиду всей этой наметившейся здесь трудности понимания существа проводимого нами на страницах данного исследования феномена сна – как границы явления такого рода основополагающего для него принципа различия двух форм явления сна или двух способов его данности, двух начал и, в конечном счёте, двух самих этих границ нашего его видения и в целом «переживания» в бытии своей жизни, остановимся на более подробном рассмотрении сути различия в отношении двух последних – рассмотрении принципа отличия и характера отношения друг к другу границ явления сна «внешней» и «внутренней».

 

***

Можно отметить, что уже в известном аристотелевском определении понятия границы (понятия границы в значении «предела», πέρας, см. Метафизика 1022а 5-10) содержатся практически все перечисленные нами здесь смысловые элементы, составляющие основу нашего способа описания феномена сна – как собственно «границы явления».

Назовём эти смысловые элементы в том порядке, в каком даёт их Аристотель, раскрывая по очереди разные смыслы существовавших до него определений понятия границы-предела и в целом способов понимания античной мыслью его сути.     

В начале всего этого перечисляемого им перечня определений понятия  границы-предела Аристотель, как это у него часто встречается при составлении подобного рода списков определений, приводит по своему смыслу наиболее общее, а по способу выражения самое простое его определение (по своей грамматической структуре и в целом логической форме определение «тавтологическое»):

Пределом [πέρας] называется граница [ἔσχατον] каждой вещи [ἑκάστου], т. е. то первое [πρώτου], вне [ἔξω] которого нельзя найти ни одной его части, и то первое [πρώτου], внутри [ἔσω] которого находятся все его части.

Сразу же обратим внимание на то, что уже в этом первом, по своему смыслу наиболее обобщённом, а по способу своего изложения наиболее упрощённом для возможности нашего его понимания в целом, определении понятия границы-предела античный философ вводит в его логическую основу определённого рода структурно-образующий элемент деления существа самого определяемого здесь феномена границы на «внешний» (ἔξω) и «внутренний» (ἔσω) аспект её существования по отношению к всему тому, чему она выносит «предел» – собственно «что» она здесь собой определяет и ограничивает.

Во втором определении понятия границы-предела (отметим для себя прежде всего его «феноменологическое» значение): «всякие очертания (eidos) величины или того, что имеет величину», Аристотель указывает на такую по своему смыслу уже более «специфическую» (а потому требующую для себя своего уточняющего толкования, дополнительного определения) способность границы проводить «перед собой» первую (πρώτου) и подводить «под собой» последнюю (ἔσχατον) черту – определять «всякие очертания» (εἶδος); или в более широком смысле нашего понимания сути последнего термина: образовавать форму; подавать и задавать собой «общий» или «единичный» вид (индивидуальный облик «каждой вещи»); создавать «целый» образ того или иного предмета или явления сущего, которое «имеет» и вообще представляет собой в данном ему образе мира и бытия какую-либо «величину».

Третье определение говорит о том, что граница-предел может представлять собой как исходную, так и, в целом, «составлять» конечную «цель» (τὸ τέλος) бытия «каждой вещи» (ἑκάστου), первую и последнюю «причину» любого рода совершаемого в бытии вида «движения» или образа «действия» (подобно тому как могут «составляться» друг с другом, сочетаться вместе и вообще представлять собой нечто одно «начало» и «конец» данной вещи и всего совершаемого в её отношении вида движения или образа действия в целом):

таково то, на что направлены движение и действие, но не то, из чего они исходят, хотя иногда это и то и другое, — то, из чего они исходят, и то, на что они направлены, а именно конечная причина [τὸ οὗ ἕνεκα].

То есть в данном Аристотелем по своему смыслу «онто-телеологическом» определении понятия границы-предела как, прежде всего и главным своим образом, конечной цели или завершённого целого (аристотелевское понятие «телоса» объединяет в себе и то и другое значение) говорится по сути своей то же самое, что говорили и мы о способе существования и образе действия феномена сна как собственно «границы явления» в представленном нами выше принципе «совмещения» начала явления сна с его концом – о принципе совпадения друг с другом исходного основания или «первопричины» происхождения феномена сна в бытии человеческой жизни и деятельности сознания с его «конечной причиной» или последней целью [➥3.2.01.15].

С одной только существенной здесь разницей – феноменологически и в целом онтологически определяющей роли последнего перед первым: конца явления сна – перед его началом; «конечной причины» – перед «первопричиной»; последней цели или завершённого целого – перед исходным основанием.  

О подобном, по своей сути, уже чисто «логическом» принципе совпадения смыслов исходного «начала» (ἀρχὴ) и конечного «предела» (πέρας), содержащемся в определении сути понятия границы-предела, но всё-таки со смещением акцента на определяющую ролью последнего (ἔσχατον) по отношению к первому (πρώτου), говорят следующие заключительные строки приводимого нами здесь пассажа аристотелевской Метафизики:

Поэтому очевидно, что о пределе говорится в стольких же значениях, в скольких и о начале, и еще больше, ибо начало есть некоторый предел, но не всякий предел есть начало.

И наконец четвёртое, пожалуй, главное, если так можно выразиться – «онто-гносеологическое», аристотелевское определение сущности явления и способа бытия феномена границы-предела, к которому можно, если и не полностью гносеологически сводить, то по крайней мере и в конечном своём счёте онтологически возводить смыслы всех предыдущих определений, сообщает о том, что существо этого феномена есть:  

сущность каждой вещи [οὐσία ἡ ἑκάστου] и суть ее бытия [τὸ τί ἦν εἶναι ἑκάστῳ], ибо суть бытия вещи – предел познания [вещи] [τῆς γνώσεως γὰρ τοῦτο πέρας]; а если предел познания [γνώσεως], то и предмета [πράγματος].

В данном определении речь идёт, по сути своей, о том же самом установленном нами в ходе всего этого нашего исследования феномена сна как собственно «границы явления» принципе сочетания между собой – вплоть до полного совпадения и в целом отождествления (по принципу «тождества бытия») их друг с другом: границы явления сна как такового или границ образа нашего собственного его видения в бытии своей жизни, включая сюда и образ видения сна «во сне», в том или ином виде своего «сновидения» (первотождество) – с границами любого другого предмета или явления нашего жизненного бытия и мира, включая в последние и происхождение границ опыта нашего их познания (сознания) и переживания в целом.