3.2.01.17
Существо рассматриваемого нами на страницах данной главы феномена сна «как границы явления» можно определять и в целом понимать двояко – описывать его по существу своему двусторонне или двуаспектно: как феномен в собственном смысле этого понятия – «границы явления»; и в несколько ином смысле определения сути описываемого явления – как феномен «явления границы».      

С одной стороны своего рассмотрения или в первом аспекте нашего понимания сути рассматриваемого нами здесь явления сна: мы можем его мыслить и определять, и в целом описывать существо этого феномена – как собственно границу явления. – Границу того или иного вида явления, так или иначе по своему виду или нашему образу его видения определённой формы явления. Или, наоборот, по другую «обратную» сторону пролегания границы этого вида или данной формы явления – явления по своему виду или образу нашего его видения не вполне видимого или совсем для наших глаз не-видимого; форме явления не вполне определённой (погранично «размытой») или совсем для нас не-определённой. Но в любом случае это будет граница ничего иного, как существа самого этого явления как такового или того самого вида сущего (или образа самого его бытия), каковой оно собственно собой и являет, независимо от того, с какой стороны пролегания границы мы его рассматриваем – по «эту» или «ту» сторону существования границы явления: сторону явления нам видимую или невидимую, форму явления для нас определённую или по своему виду неопределённую вовсе.

С другой стороны (или во втором аспекте): мы можем мыслить и понимать существо рассматриваемого нами здесь феномена сна не только в представленном выше способе его описания как «границы явления», но и как феномен – явления границы. В связи с таким пониманием феномена сна к существу описания того, «что» именно этот самый феномен способен собой явить и собственно «как» он может являться по ту или иную сторону границы своего явления или нашего образа его видения, мы можем добавить такую форму его описания (и в целом осмысления) – как то, что может происходить с существом всего здесь являющегося на самой этой границе его перехода «туда» и «обратно»: от видимой – к невидимой стороне явления; от по своему виду определённой формы явления – к неопределённой; от существа «одного» явления – к существу явления или явлению существа «другого»; от существа явления «являющего-ся» (в двух смыслах этого слова: в смысле «являющего себя» и в смысле «появляющегося на вид», выходящего на свет своей явленности) – к существу «явленному» или к самому «являемому»; от существа самого этого явления как такового – к существу того, «что» именно оно собой являет и собственно «как» оно является.

Подобно тому как в первом случае нашего рассмотрения мы можем говорить о двух формах явления сна или двух «образах» нашего его видения (аспектах познания, понимания, мышления и т.д.), позволяющих рассматривать предмет своего исследования и с «этой» и с «той», с «одной» и «другой», «первой» и «второй» сторон его явления – сторон расположенных по отношению к так или иначе, но «всегда и уже» в существе исследуемого нами здесь феномена сна установленной границы его явления. – Так и во втором случае наша речь может идти о двух формах явления границы или о двух границах сна: границы «этой», «одной», «первой» (внешней) – в той или иной форме своего «явления для нас» установленной, так или иначе по своему виду определённой, тем или иным образом нашего её видения нам видимой и нами опознаваемой; и границы «той», «другой», «второй» (внутренней) – в существе своего «явления для нас» никак неустановленной, по своему виду неопределённой,  никоим образом нашего видения невидимой и неопознаваемой.

С всего одной только, но весьма существенной в данном отношении разницей: наше исследование феномена сна как «границы явления» и рассмотрение существа такого рода границы с двух представленных здесь сторон явления всего того, что эта самая граница собственно собой и разграничивает, при переходе к другому аспекту нашего рассмотрения сути феномена сна уже как собственно «явления границы» и с разделением его на две границы – первую и вторую, одну и другую, «внешнюю» и «внутреннюю», начинает открывать для себя совсем другие перспективы – даёт нам по сути своей иное измерение не только в определении возможностей описания существа этого феномена в бытии нашей жизни, но и вообще в раскрытии своей собственной способности его познавать и понимать (мыслить) в целом.

«Иное измерение», открывающее нам новые возможности постижения феномена сна в бытии своей жизни, заключается также ещё и в том, что в последнем случае нашего рассмотрения сути этого феномена как «явления границы» – а именно, случае рассмотрения существа явления «внутренней» границы сна в представленном нами здесь признаке его отличия от формы явления границы «внешней» и всего разграничиваемого ею указанным нами образом феномена «границы явления» сна в целом – мы в проводимом нами виде его исследования впервые получаем возможность мыслить и понимать существо исследуемого нами феномена не сводя его: к той или этой стороне своего явления, к одному или другому образу нашего его видения (способу представления, виду познания, форме переживания и т.д.) – и, в целом, к той или иной форме отграничения существа этого феномена от всего по отношению к нему феноменально иного.

Иначе говоря, благодаря таким образом нам открывающейся перспективе дополнительного измерения в существе рассматриваемого нами феномена сна (какое именно это есть измерение формы явления сна или способа нашего его исследования в бытии своей жизни и в чём заключается его суть – об этом речь будет ниже) у нас, тем или иным образом его рассматривающих, впервые появляется возможность не только посмотреть «по ту сторону» производящейся здесь формы разграничения существа этого феномена на «ту» и «эту», одну или другую сторону его явления, но и, более того, появляется возможность заглянуть «за» эту самую границу (самую «эту», на вид нам данную, определённым образом своего явления нам видимую и познаваемую, суть «внешнюю границу» явления сна) – самого и всего его явления в целом. – Появляется возможность заглянуть за пределы или, лучше было бы сказать, выглянуть из пределов явления всех существующих здесь форм отграничения феномена сна от всего для себя «феноменально иного» – любого другого феномена нашего жизненного бытия и мира в целом.

А вместе со всем этим – появляется возможность выйти из границ явления того или иного по своему виду нам предстоящего «образа» нашего видения сна в бытии своей жизни, на данный момент имеющегося у нас способа понимания сути того, что именно он по существу такой формы своего явления (так как мы его видим и понимаем) – собой представляет. Перейти – или по крайней мере хотя бы просто «для начала» её для себя и у себя найти – границу своего собственного о нём представления.

И, наконец, преодолеть пределы явления какого-то одного (в противоположность другому) «способа данности» феномена сна – исходно нам данной или нами же самими произвольно взятой (производно заданной) формы опыта постижения сущности его явления и образа действия в бытии своей жизни и деятельности сознания: будь то опыт нашего чувственного восприятия, эмпирического наблюдения, психологического переживания, рефлексивного мышления, продуктивного воображения,  вербального выражения, смысло-образного толкования, предметно-научного описания, и т.д. и т.п.

Таким образом, в связи со всем нами вышесказанным о сущности явления и способе существования феномена сна как «границы явления», мы с одной стороны нашего рассмотрения сути этого феномена всегда будем иметь:

Какую-то одну отдельно взятую (предварительно уже для нас установленную, тем или иным образом нами определяемую) границу явления сна – границу в собственном смысле этого слова раз-граничивающую, так или иначе разделяющую собой существо рассматриваемого нами феномена сна на разные стороны его явления (например, такие как стороны явления: «сна» и «сновидения», «во сне» и «после» сна, сна «души» и «тела», «своего» и «другого», и мн. др.) или различные формы опыта нашего его постижения (одно от другого здесь в принципе неотличимо). И в целом – границу от-граничивающую данную форму явления сна от всего по отношению к нему феноменально иного – всего того, что по существу своего «явления для нас» феноменом самого сна как таковым не является.

Пока только просто обратим внимание на исходно двойственный (или двусторонний) характер определения существа такого рода границы явления сна и всего происходящего здесь образа действия её о-граничивания в целом: производимого как в отношении того, собственно что эта самая граница в существе исследуемого нами феномена собой раз-граничивает, так и по отношению к тому, от чего она от-граничивает.

Операция проведения в отношении существа исследуемого нами феномена сна такого рода образа действия его «о-граничивания в целом», как мы это уже сказали, производится по двум открывающимся здесь направлениям или двумя возможными для себя путями:

Во-первых, в направлении проведения ограничительных мер в отношении существа самого этого рассматриваемого нами здесь феномена сна как такового – путём его разделения (раз-граничения) на две стороны своего явления или две формы опыта нашего его постижения и переживания в целом. При этом какая-то одна из двух таким образом разделяемых между собой сторон явления сна или форм опыта нашего его постижения будет здесь выступать по отношению к другой себе противоположной – так или иначе, в той или иной мере, отчасти или целиком её определяющей (логически её обосновывающей или причинно обусловливающей): начинает обозначаться и в конечном счёте определяться той стороной явления сна, которая может теперь выявлять собой самую «суть» исследуемого здесь феномена; представлять существо феномена «самого сна» как такового – так как он есть в бытии «в целом»; составлять основной «предмет» нашего познания и всего возможного здесь (единственно достоверного) «опыта» его переживания в целом. Другая же сторона явления сна или иная форма опыта нашего его постижения в противоположность всему этому лишается подобного рода признаков определения возможности представлять собой существо феномена самого сна как такового, выявлять его сущность, составлять собой подлинный предмет и достоверный опыт нашего его постижения в бытии своей жизни.  

Во-вторых, введение мер ограничивания производится уже не только в отношении существа основного предмета нашего исследования – феномена сна как такового или какой-то одной из сторон его явления, но и в целом по отношению ко всему тому, чем он по существу своему или по нашему его определению – в качестве «такового» не является. И выполняется путём проведения операции отличения и в конечном счёте полного отделения (от-граничения) феномен сна от всего для него феноменально иного – всего того, что по существу своего явления или по нашему его определению не имеет к исследуемому здесь феномену сна никакого «прямого» чувственно-воспринимаемого (телесно ощущаемого, психологически переживаемого, эмпирически наблюдаемого и т.п.) или какого-либо своего «обратного» рефлексивно-мыслимого и в целом предметно-познаваемого отношения.      

Если же попробовать абстрагироваться от такого рода формы двойственности существования границы явления сна и двустороннего образа действия ограничивания существа исследуемого нами феномена как в отношении к нему самому, так и к всему для него феноменально иному, а также попытаться довести до последнего своего «логического конца» всю эту представленную нами здесь феноменологическую позицию рассмотрения феномена сна как собственно границы явления, то тогда наше его определение может производиться уже не только или даже не столько в отношении тех или иных, отдельно друг от друга нами здесь рассматриваемых, сторон явления сна и всех прочих (феноменально иных) феноменов мира и бытия к существу явления сна как таковому отношения не имеющих – сколько в отношении рассмотрения границы уже самого этого явления «как такового» (так как оно есть, как оно показывает себя «на вид», по своему виду показывает-ся, само-себя и само-собой являет-ся) и непосредственно данной нам формы опыта его постижения в целом. – Но тогда уже совершенно без разницы собственно какого явления – «какого» как по форме (или стороне) своего явления, так и по содержанию опыта нашего его постижения: явления физического или ментального, телесного или психического, эмпирического или онтологического и т.д.; явления «реального» или «виртуального», непосредственно видимого или образно представляемого, чувственно воспринимаемого или мысленно созерцаемого и т.п.; явления видимого нами «во сне» или «после» сна (во время пробуждения); явления сна своего собственного или чьего-то и вообще какого-то для себя «другого»; явления существа самого сна как такового или того, что таковым по существу своему не является.

Так как в таком случае рассмотрения феномена сна как границы самого и вообще «одного» только своего явления (и ничего больше «другого» кроме этого самого его явления) в бытии нашей жизни – и та и другая сторона явления сна или форма опыта нашего его постижения вполне могут меняться между собой местами. – Без какого-либо заметного для нас различия в самой сути открывающего нам здесь себя феномена способны «в точности до наоборот» подменяться и в целом взаимо-заменяться друг другом: «эта» сторона явления сна – «той» обратно себе противоположной; одна форма опыта производимого образа действия нашего его постижения – другой принципиально от него отличной.

С другой стороны своего рассмотрения: мы имеем дело с представленной нами здесь формой пока только чисто феноменологического отличия сути феномена сна как «границы явления» от существа другого, по своему смыслу ему противопоставляемого феномена сна как «явления границы» – с существом явления самой границы как таковой (так как она есть и вообще может быть «сама по себе») и всем тем, что может происходить с рассматриваемым нами в данном отношении «предметом» или с нашим собственным рассматривающим его «взглядом» – в пределах её явления, образования и действия.1

Но тогда в таком случае нашего рассмотрения феномена сна как собственно «явления границы» и в данном отношении (то есть в его отношении к рассмотренному нами здесь первым феномену сна как «границе явления») – границы уже совсем не-без-различно «какой».

Границы – в отличие и в целом по отношению к описанной нами структуре феномена сна как границы явления – не «какой-то одной» (напр., «одной из» двух здесь возможных): так или иначе для нас установленной, в той или иной форме своего явления видимой, тем или иным своим образом разделяющей (раз-граничивающей) существо рассматриваемого нами феномена сна на две стороны своего явления и в целом его отделяющей (от-граничивающей) от всего для него феноменально иного.

Но границы по существу своего явления и способу бытия – какой-то совсем другой, от этой самой рассмотренной нами здесь в качестве «первой» – или назовём теперь её собственным именем (во избежание возможной в данном отношении путаницы понятий: что именно здесь «первое», а что «второе»; что собственно феноменологически исходное, а что эмпирически или же чисто психологически производное): внешней границы явления сна – совершенно отличной.

Границы по существу своего явления – «всего» и «во всем» одной, всегда и везде «одной и той же». По способу своего бытия – единой и неделимой: и самой по себе нераздельной, и в отношении всего для себя «другого» – ничего собой не-разделяющей и от себя не-отделяющей. По своему собственному определению: «внутри себя» ничем определённым не-ограниченной; «вовне себя» совершенно без-граничной (границы «без» границы, не имеющей «своих» границ).

И хотя бы уже поэтому – границы по существу этого самого своего явления для нас не-видимой, а по производимому ею в бытии нашей жизни образу своего действия от «начала» и до «конца» не-определимой.

Границы всегда находящейся «в стороне» и никогда не обнаруживаемой «на стороне», вообще не имеющей какой-либо «своей» стороны явления – существующей о-странённо по отношению ко всем производимым здесь в пределах внешней границы явления сна формам деления на «эту» или «ту», одну и другую сторону его явления.

И ввиду как раз такого своего совершенно странного положения, абсолютно «стороннего» отношения ко всему для себя другому ни одной из существующих форм деления сна на разные стороны своего явления – не устранимой.   

Границы внутри-находимой по отношению ко всем производимым здесь (в пределах существования внешней границы явления сна) формам деления феномена сна на разные стороны своего явления – в качестве исходно им пред-стоящего начала или под-лежащей основы; и вне-находимой («внеположной») по отношению к данным формам деления феномена сна и всем образуемым посредством этого деления сторонам его явления – в виде их конечного предела (πέρας) или завершённого целого (совершенной цели, τέλος) [➥3.2.01.16 (***)].

И потому ещё границы – в своём собственном пределе не-переходимой, от «начала» и до «конца» не-проходимой. 

Границы одинаково пролегающей, равно полагаемой, суть равно-удаляемым «от себя» или, наоборот, равно-приближаемым «к себе» образом своего бытия рас-полагающей-ся (в-раз-полагающим-себя-образом-бытия) как по «эту», так и по «ту» – по обоим сторонам «разом» всех производимых в отношении существа рассматриваемого нами феномена сна форм деления на разные стороны его явления или различные формы опыта нашего его переживания в своей жизни.

И поэтому нам довольно трудно («практически» невозможно) представить себе и в целом определить для себя самое существо явления такого рода границы сна – установить её собственную форму образования, настоящий образ действия и подлинный способ существования в бытии нашей жизни и деятельности сознания.

(Тем более, что любая наша попытка определённым своим образом представить себе существо явления, образ действия и способ существования подобного рода границы сна в бытии своей жизни и дать ему своё собственное определение всегда будет исходно отталкиваться, постоянно наталкиваться и неизбежно сталкиваться с уже имеющимися у нас или только-что складывающимся в нас представлениями о внешней границе явления сна – со всеми известными нам формами описания и видами определения сути последней.)

Наконец, границы исходно не входящей, вполне не включаемой, всецело себя не заключающей «в пределы» одних только мер своего о-граничивания – существующих определений внешней границы явления сна и всего производимого в отношении последнего существа её разграничительно-отграничительного образа действия в целом.

Более того, границы способной в полной своей мере выходить «из пределов» и заходить «за пределы» такого рода определения границы явления сна и в целом пре-о-долевать – всецело исключать собой все производимые здесь формы деления феномена сна на разные стороны его явления, различные формы опыта нашего постижения существа этого феномена в бытии своей жизни.

И если мы вообще можем в отношении искомой нами здесь сути явления границы сна говорить о существовании каких-либо «пределов» её определяющих, то это будут не пределы нами же самими (нашим сознанием, знанием, мыслью, чувством, языком) производимых форм деления и устанавливаемых посредством этого деления мер ограничивания существа этого феномена как по отношению к нему самому, так и всему для него феноменально иному.

Но скорее наоборот – это будут пределы существования такого рода феномена границы сна (феномена сна «как» явления границы), самое существо явления и способ бытия которой исходно не поддаётся никаким известным нам формам своего деления и видимым нами мерам ограничивания.

«Пределы» – в исконном значении др.-греч. слова πέρᾰς2 и представленном нами выше смысле аристотелевского определения понятия границы-предела – исходно существующие «до» и никуда не исчезающие «после» всех производимых по отношению к существу рассматриваемого нами феномена сна форм деления его на самые разные стороны своего явления – в виде пред-стоящего им начала (под-лежащей основы) или своего завершительного конца (конечной цели).

А также продолжающие существовать и действовать, но уже только «внутри» формирующихся здесь видов отношений между всеми этими поделенными «на два» (и в целом образующими нераздельно связанные между собой «пары» отношений) сторонами явления сна – посредством «исполнения» (πέρᾰς) формы данного вида отношения или образа (εἶδος) самого его бытия; или говоря более определённо – посредством «осуществления» в данном виде отношения формы взаимосвязи (принципа взаимной зависимости друг от друга): начала его образования и конца, сущности каждой отдельной вещи и единой сути её бытия, (со)знания и его предмета, или «слова» и «вещи».3  

И не существующие «вне» существа образуемой и в целом исполняемой в данном виде отношения сторон явления сна друг к другу формы их неразрывной связи – основанной на принципе «тождества бытия» неизменной для них сути взаимности отношения их друг с другом.

Поэтому у нас есть все на то основания называть и в целом определять для себя существо явления, образ действия и сам способ существования в бытии нашей жизни и деятельности сознания такого рода границы сна – как границу в полном смысле и собственном значении этого слова внутреннюю.

И тем самым противопоставлять её представленному выше смыслу определения феномена внешней границы явления сна.

Теперь же, после этой нашей первой попытки проведения основного принципа различия между двумя представленными на страницах данного раздела границами сна – границей явления сна внешней и внутренней, нам предстоит попытаться дать по своему смыслу (логическому содержанию) наиболее «общее» и в целом для возможности нашего собственного понимания сути исследуемого здесь феномена сна наиболее полное определение каждой из них по отдельности, а также описать свойственную им форму отношения к существу того феномена, границами «о-пределения» которого они собственно и выступают.

  1. Назовём лишь некоторые аспекты обозначения всего того, что мы можем мыслить и понимать под существом явления пределов существования (образования и действия) подобного рода границы (в т.ч. и пределов существования феномена самого сна – как границы чего бы то ни было и какого бы то ни было «явления»), опираясь на представленный Аристотелем список определений понятия границы-предела (πέρας): предел «как» начало и конец; исходное основание (первопричина) и «конечная причина»; цель или целое (τέλος); вид или образ (εἶδος); сущность каждой вещи или самая суть её бытия; знание и в целом само сознание (предполагаемое в основе др-греч. понимания термина γνώσεως, γνώμη, γιγνώσκω) или его предмет (πράγματος). См. обо всём этом более подробно [➥3.2.01.16(***)].
  2. В основу исконно-греческого понимания сути этого слова (πέρας, πεῖρας, в мн.ч. πείρατα) исходно входит не только обозначение его как собственно самого «предела», «границы», «края», «конца», «исхода», но и также ещё, вместе с тем, одновременно с этим – определение (περᾰτόω) возможности происхождения «опыта» (ἐμ-πειρία) своего постижения (πειράω) и достижения в целом: совершение «попытки» (πεῖρα) его полного «осуществления» и совершенного «исполнения», «доведения до конца» и окончательного «завершения» (περαίνω) как собственно «предельного опыта», предела (своего) опыта, опыта (самого) предела.
    Предполагается не только действие наступания «конца», прихождения к «исходу», подступания к «краю», приступания к «пределу», но также ещё – и возможность действия его «преступания» и «переступания» через него, движение «вхождения» в него и «выхождение» из него (περάω).
    Или, другими словами, допускается возможность совершения действия – а значит и происхождение соответствующего вида «опыта» – «перехода» (πέρᾱσις, περαίωσις) по отношению к существу самого этого «предела» и всему тому, что он собой «определяет».
    Включая сюда, в этот самый «предельный опыт» совершаемого здесь образа действия преступания предела и существо иного рода опыта постижения и в целом достижения предела – сокрытый от глаз или ушей («глухой», «не имеющий отверстий» – со всех сторон «закрытый», III ἄ-πειρος) опыт встречи с неведомым или безвидным, неузнанным или «незнакомым», «неиспытанным» или «неопытным» (I ἄ-πειρος), «до-» или «вне-» опытным (в отличие от «эмпирически» испытанного, ἐμ-πειρία, как «внутри-» опытного), с самым что не на есть «опытно» не-определённым – с самим не-определенным или «беспредельным» (ἄ-πειρον).
    Наконец, «в конце концов», устанавливается способность такого рода границы-предела не только разрывать связь, отделять одно от другого, «рассекать» и «разрезать» (πείρω), но и налаживать связь, соединять и связывать между собой «концы» (например, «веревки», πεῖραρ), «прилаживать» и «прикреплять» одно к другому (πειραίνω).
    Иначе говоря, определяется не только способность выносить пределы: определять конец, устанавливать границу, очерчивать края, проводить черту – разделяющую и отделяющую один вид сущего или одну из сторон его явления от другого вида сущего и другой стороны явления. Но и также ещё предоставляется возможность преодолевать пределы – возможность заглянуть «по ту сторону» (πέρᾱν) как одного, так и другого вида сущего, «той» и «этой» стороны его явления вместе взятых (т.е. определенной формы их взаимоотношения друг к другу). И в целом – возможность открывать по отношению к одной стороне явления определённого вида сущего другую ей «противоположную» или «противолежащую» (περαῖος) уже им обоим – определённому виду сущего и одной из сторон его явления, или двум «противоположным» сторонам явления вместе взятым – сторону явления (т.е. открывать по сути своей некую «третью», «неименуемую», лишь только обозначаемую как самая «странность» сторону явления сущего, см. прим. 3).
  3. Например в отношении последних, Владимир Вениаминович Бибихин на страницах своего во многих отношениях примечательного философского труда «Смена аспекта», проводя разбор способа существования подобного рода формы взаимоотношения (отношения по своей сути парного) между «словом» и «вещью», говорит о способности слова представлять собой и в целом выполнять роль как раз такой по существу своего собственного явления совершенно невидимой для нас (феноменально неопределимой) границы – границы явления всех видимых и познаваемых нами вещей мира, феноменов бытия, предметов опыта. При этом он даёт некоторые по своему общему философско-метафизическому значению и в целом трансцендентально-онтологическому смыслу весьма важные характеристики определения сути феномена такого рода «границы», которые мы вполне могли бы применить и к существу описываемого нами здесь феномена сна – как явления самой границы как таковой, так и границы любого другого явления мира и бытия. Приведём первую цитату из этой работы русского философа, вставляя в квадратные скобки те наши замечания, которые будут указывать связь цитируемых здесь слов со всем тем, что было нами прежде сказано по этому поводу.
    «Называя слово границей, надо иметь в виду не границу, образованную соседством двух готовых вещей [или соседством двух уже готовых друг в отношении к другу сторон явления одной вещи], а ту опережающую события границу [опережающую в т.ч. и событие нашего деления вещей на разные стороны их явления], которая сама найдет, что от чего отделить [или, наоборот, сама найдёт, как их «обратно» соединить друг с другом]. Мы можем называть эту границу просветом или молнией, думая о молнии и огненном логосе Гераклита и о событии (Ereignis) как проблеске у Хайдеггера. Вещь, мысль и слово связаны между собой светом. С таким пониманием слова мы возвращаемся к древнеиндийскому *bhä сиять и говорить, к греческому *φα со значениями речи и феномена [ср. последнее с тем, что мы уже говорили при разборе одного известного высказывания Аристотеля [см.➥3.2.03.15,прим.4]): о форме образования и принципе действия двоичной структуры человеческого сознания и деятельности языка φάναι-φᾶναι, сказать-показать]. Звук и употребление, слово и дело сводятся к просвету среди нашего движения наощупь в дебрях мира [включая сюда и образ движения наощупь в «дремучих» дебрях явления нам мира сна и сновидений, см. там же о границе явления сна как структуре θιγεῖν-φᾶναι, касания-казания]. Это простое начало мы не можем рассмотреть и разобрать иначе как в паре» (В.В. Бибихин, Смена аспекта, с. 309).
    Таким образом, следуя здесь «букве и духу», мысли и делу витгенштейновской «философии языка» Бибихин определяет форму рассматриваемого им здесь отношения «слова» и «вещи» как отношения в полном смысле этого понятия парного или в определённом смысле – двойственного: «В. никогда не воображает себе какого-то мира вещей до или вне языка. Его позиция здесь определяется не принадлежностью к определенному направлению философии 20 века, а исходным пониманием, что двойственность вещи и слова невозможно редуцировать ни к одной из сторон этой пары» (там же с. 299). И тут же даёт пояснение того, в чём заключается суть нередуцируемости такого рода формы отношения между словом и вещью – «ни к одной из сторон этой пары». Во-первых, нередуцируемость определяется тем, что ни один член этой пары отношений не только не может рассматриваться отдельно от другого, не может подменять и в целом заменять его собой (ибо в таком случае пришлось бы отменить существо самой этой «двойственности» рассматриваемого здесь вида отношений), но и более того – у нас нет никаких оснований полагать, что какой-то один член отношения может по своей сущности определять, по своему происхождению предварять, по данному ему способу бытия (вос)производить другой член отношения: «мы не имеем по честному права предполагать, что какой-то из полюсов пары существеннее другого. Решением, что слово вторично по отношению к вещи или что вещь производна из слова, парность не отменяется, а наоборот подчеркивается» (там же). Во-вторых, здесь говорится о нередуцируемости такого рода отношения между словом и вещью к одной только простой форме их чистого «зеркального», по видимости двустороннего (а по сути своего явления односторонне-отражённого: одна из сторон отношения зеркально, т.е. с точностью до наоборот отражает себя в другой) взаимо-отношения одного с другим – к отношению двух взаимоисключающих друга друга «оппозиций», а также исключающих собой ещё и что-то «третье», исходно их связывающее между собой и сочетающее друг с другом в качестве полноценной пары (парного объединения, обоюдного соединения, союза двух): «полюса исходно отнесены не друг к другу, а к неименуемому третьему, о котором даже третье приходится говорить условно. Для перспективы, в которую уводит объединение полярных пар, нами было предложено выражение странность» (там же).
    И существо явления этого «неименуемого» (лишь только обозначаемого выражением «странность») «третьего», ни к чему другому уже больше не сводимого, самого по себе единого и неделимого «простого начала», с которым оказываются «исходно» соотнесена пара рассматриваемой здесь формы отношения слова и вещи, определяется Бибихиным как собственно свет или что по способу своего бытия суть одно – как сама их (и существа самого слова, и вещи, и отношения их друг к другу и к миру в целом) граница. Именно таким своим способом бытия «света» и «границы» явления света слово и вещь находят в себе и своём отношении друг к другу то первое и то единственное – с чем и собственно чем они суть одно, в чём и собственно о чём они есть по сути своей «одно и то же».
    О сути такого рода едином для обоих – и слова (или «речи» в целом), и вещи (или «мира» в целом) – суть связывающем их в одно и составляющем собой неделимое целое способе бытия, происходящем на границе явления «света» и (одно и другое, «свет и граница здесь совпадают») в свете явления «границы», говорят следующие слова Бибихина: «Основное в речи сводится для нас к тому, что мы высвечиваем, прочерчиваем и одновременно навязываем себе, этим связывая и обязывая себя, очертания мира. Неограниченно разлитый свет и граница здесь совпадают. Свет проводит границу между самим собой и темнотой. После этого начнется всё более подробный разбор» (там же с. 308). – Разбор слова и в целом речи на «слова», на составляющие их «элементы», на содержащиеся в них смыслы и значения, на те или иные признаки «соответствия» смысла речи и значений слова существу означаемой ими вещи и в целом изображаемому словом миру, и т.п. Разбор грамматики языка, лексического содержания речи, семантики слов, форм их «звучания» и способов «употребления» в речи – всё дальше и дальше уводящий в сторону от понимания подлинной сущности явления сказывающего себя в бытии «слова» и показывающейся в этом сказе «вещи». А по сути своей существующий и производящийся лишь «для отвода глаз» (там же) – отвода глаз от самой сути дела, от существа самого открывающегося в слове и раскрываемого словом образа бытия света. Но «если нет глаз для раннего тожества слова и вещи», – если мы при проведении нами существа подобного рода у-словных границ, определяющих собой смысл сказываемых слов речи и существо явления показывающихся здесь вещей мира, оказываемся не способными вовремя увидеть, заранее обратить внимание на свет «раннего тождества» их бытия, – то всем этим разъяснительным толкам, «объясняющим толкованиям не будет конца» (с. 307). Сам же этот пребывающий на границе явления образа бытия всех показывающихся здесь вещей мира и сказывающихся слов речи  – «Свет (слава) слова не поддается определению и не может быть прояснен толкованием. Всё дискурсивное получает свой закон от удара божественной молнии и движимо ее энергией» (с. 313). – «Такое высвечивание, в ряду вещей или в ряду слов, разнится только тем, что оно осветило, а не фактом вспышки» (с. 306).
    Независимо от того увидим мы или не увидим, обратим внимание или не обратим, сознаем или не осознаем для себя «факт вспышки» света и совершаемое им событие «высвечивания» существа явления «раннего тождества» слова и вещи – мы всегда будем иметь дело только с тем, «что оно осветило» и с той границей явления света, которую прочертило и очертило собой сказанное или услышанное нами «слово». И мы никогда не сможем разглядеть и увидеть то, что происходит с существом явления и образом бытия освещаемой «светом слова» вещи в самом начале совершения «акта» их молниеносного «высвечивания» и нашего осознания «факта» самой этой «вспышки» света. И уж тем более, мы никогда не сможем узнать то, что могло быть с вещами мира или словами речи «перед» появлением вспышки света их сочетающей в одно (высвечивающей слово и вещь «вместе», в форме явления бытия их «раннего тождества») или «до» проведения границы их разделяющей на два. В любом случае, как бы мы себе не это не представляли: «Вещи до удвоения существуют не так, чтобы там можно было что-то наблюдать с тем же удобством, какое дает парная схема за счет предоставляемой ею возможности иметь дело с конструктами нашего собственного ума. Пытаясь заглянуть в пространство, предшествующее разделению на вещи и слова, мы во всяком случае не увидим там вещи, какие они были до слов. В лучшем случае мы увидим там вещи, какими их никогда не видели» (с. 299).
    К подобного рода разряду явлений мира «вещей» видимых нами такими, какими они могли быть «до слов» и видимых так, какими мы их никогда бы не увидели «вместе» со словами называющими их по имени, мы вполне можем отнести существо явления сна и образ действия нашего его видения в своих сновидениях. А существо границы проводимой нами между такого рода явлениями мира и бытия видимыми «во сне» и «наяву» – и в целом между двумя формами деятельности сознания производимыми им в состоянии сна и бодрствования (как состояния, в отличие от первого, способного, помимо всего прочего, «говорить», называть вещи своими именами и вообще ясно видеть отличие вещи от слова) – мы можем понимать примерно таким же образом, как его представил Бибихин на примере рассматриваемого им случая кантовского разбора всей «трудности» (почти невозможности) увидеть существо явления и способ существования пары «правого и левого» – до их раздвоения: «С трудностью заглянуть за удвоение мы встречаемся во всех случаях парности. Так в случае правого и левого, разбираемом у Канта, увидеть, уловить, вычислить что-либо до раздвоения трудно. Это ставит границу между нашим разумом, ясно видящим различение и осмысливающим его (правое мужское, левое женское; правое право, левое криво и зло, зловеще, sinistrum), и каким-то другим разумом, который этого различения не видит» (там же). То есть, другими словами, получается, что «граница» проводимая нами («нашим разумом») между явлениями правого и левого, мужского и женского, сна и бодрствования, слова и вещи и прочее, определяющая собой возможность существования в бытии нашей жизни и деятельности сознания такого рода парных отношений и не дающая нам заглянуть за самое это удвоение, уже самим фактом своего наличия предполагает существование «по ту сторону» явления границы какого-то другого сознания («другого разума»), не «нашего» – так или иначе (напр., «во сне» или «наяву»: во сне – «просто и легко»; наяву – с непреодолимой для себя «трудностью») способного видеть обе стороны пары «вместе» (в одном «свете», как одно явление) или вообще не видеть какого-либо между ними «различения».