3.2.01.18
И такое первое, по своему смыслу предельно общее, для возможности нашего его понимания в целом достаточно полное, а по способу своего выражения вполне простое – определение понятия внешней границы явления сна будет заключаться в том, что данный вид границы способен проводить определённую форму отличия существа тем или иным образом нами видимого, так или иначе себе представляемого феномена сна – от всякого рода явлений не-сна: то есть – отличия от всего того, что феноменом сна «как таковым» по данному нам образу видения или нашему собственному о нём представлению никак не является.   

В этом смысле на основе существования подобного рода границы явления сна нам, так или иначе его рассматривающим и исследующим, предоставляется возможность производить самые разные формы деления существа исследуемого нами феномена сна на те или иные стороны его явления, различные способы нашего постижения (и в целом переживания) сна в бытии своей жизни.1

Так или иначе отделять существо исследуемого нами феномена сна от всего по отношению к нему феноменально иного (явлений не-сна).

И в целом выносить за пределы такого рода разделительной границы явления сна, выводить за рамки данного нам предмета исследования или «за скобки» нашего же собственного его определения – всё то, что согласно этому определению сна никакого своего предметно-определённого отношения к нему не имеет.   

И именно эта способность производить данным видом границы ту или иную форму предметно-определённого отношения ко всему тому, что она собой разграничивает и от себя отграничивает2 также ещё (помимо всего прочего) позволяет говорить о существе образования и образе действия никакой другой границы явления сна, как границы в полном смысле этого слова эмпирической: в той или иной предметно-чувственной форме своего явления нам данной [ср.➥3.2.01.08].

Или в более широком своём значении – границы онтической: тем или иным предметно-наличным или событийно-фактическим способом своего существования в данном нам образе мира и бытия для нас определённой [см.➥3.2.01.14].

Но тогда в таком случае нашего рассмотрения подобного рода источника происхождения и способа существования внешней границы явления сна мы при попытке раскрытия её подлинной сути начинаем иметь дело уже не с одной (указанной выше), а как бы с двумя, по своей видимости противоположно-направленными друг в отношении друга тенденциями образования и действия существа этой самой границы в отношении ко всему тому, что она собой разделяет и ограничивает.

Первая из этих двух тенденций, определяющих собой характер образования и способ существования внешней границы явления сна – назовём её тенденцией эксплицитной, так или иначе поддающейся нашему её определению, объяснению, описанию: выполняет роль, как мы это уже сказали, сугубо разграничительного образа действия, направленного на полное своё разделение и окончательное для себя отделение существа исследуемого здесь феномена сна от существа явлений всего для него феноменально иного.

Такого рода тенденция образования границы предполагает в отношении последнего – а именно явлений не-сна не только действие их отграничивания от рассматриваемого здесь феномена сна, но и в целом допускает возможность вынесения их «за» пределы существования данной границы явления сна.

Допускает возможность рассмотрения явлений не-сна – во-вне существующих границ образования и действия того феномена нашего жизненного бытия и мира, который мы можем здесь называть «сном» и в целом оказываемся способными его определять как собственно сам сон.

Предполагает определённую область явлений или даже «целый мир» существования вещей и событий, предметов и фактов нашего жизненного бытия, способных происходить и действовать «до» или «после», «вне» или «без» существующих в бытии нашей жизни форм явления сна.

Вторая тенденция – назовём её тенденцией имплицитной, далеко не всегда и не во всём поддающейся нашему её определению, объяснению, описанию: в отличие от первой (эксплицитной),3 предполагает, как это может показаться на первый взгляд, по своему смыслу совсем другой, по наметившейся здесь направленности своего образования и действия обратно-противоположный способ существования границы явления сна.

В противоположность первой – повторим ещё раз: тенденции выполняющей роль чисто разграничительного образа действия существа исследуемых нами предметов и явлений на те, которые имеют какое-либо предметно-определённое своё отношение к феномену сна как таковому и те, которые не имеют к нему такого рода отношения, а также вынесения существа последних «за пределы» образования или «во-вне» существования известных нам границ явления сна – вторая тенденция, наоборот, указывает на способность существа этой самой границы4: выполнять роль привнесения «из-вне» или же внесения «от-себя» в существо исследуемого нами феномена сна определённого вида элементов, составляющих собой основу формирования «содержания» предмета нашего его познавания и в целом опыта переживания в бытии своей жизни.

Мы имеем в виду под такого рода тенденцией «привнесения» существом образования внешней границы явления сна в феноменально простой («несоставный», ἀσύνθετος [➥3.2.01.15,прим.4]), феноменологически исходно «чистый» (чистый цвет, «белый свет» [➥3.2.01.15,прим.6]), первоначально свободный от каких-либо наших его определений (определений данных нам форм чувственности, мышления, воображения, изображения, выражения и т.д.) феномен сна – тех или иных определяющих собой основу понятия содержания сна элементов его составляющих (см. пример одного такого рода по своему смыслу двуаспектного определения понятия «содержания сна» [➥3.2.05.06]):

С одной стороны и в первую очередь, всё то, что может быть привнесено в содержание предмета нашего исследования из-вне – со стороны деятельности наших чувств, посредством совершаемого в отношении исследуемого нами явления сна того или иного вида действия чувственного восприятия.

И с другой стороны (но необязательно во вторую, в свою последнюю очередь), всё то, что мы можем уже сами «собой» внести и добавить к существу исследуемого феномена сна от-себя – со стороны деятельности нашего сознания, посредством производимого им в отношении сна действия продуцирования самого разного рода форм наших же собственных о нём представлений и наиболее тесным образом с ними связанных видов уже чисто психологической деятельности нашего «переживания» (experience) сна в бытии своей жизни.  

Тем более, что привносить всё это в основу содержания опыта нашего переживания сна в бытии своей жизни и в конечном счёте вносить в состав содержания самого предмета нашего его эмпирического, психологического, антропологического, культурологического, лингвистического или какого-либо ещё «предметно-содержательного» познания (включая сюда любой известный нами вид предметно-научного познания) мы можем лишь только то, что существует и вообще «с нами» происходит – за пределами сна.

Или, что по сути своей одно (одно если и не вполне включает в себя, то по крайней мере полностью не исключает собой другое), – что производится в пределах описанной нами здесь структуры образования и действия внешней границы явления сна.

То есть, другими словами, что-либо привносить из-вне и вообще добавлять от-себя в существо исследуемого нами феномена сна мы можем: «всегда и уже» – и только лишь после-сна; в отношении одних только и никаких больше других явлений нашего жизненного бытия и предметов деятельности сознания – как предметов и явлений не-сна; и сами находясь в «состоянии» – без-сна, и находя «содержание» предмета своих представлений о сне и в целом опыта своего собственного переживания сна – вне-сна.

Повторим: предмета познания сна и в целом опыта его переживания в бытии нашей жизни и деятельности сознания в данном отношении – раз речь здесь у нас идёт пока только об одной только внешней и никакой больше «другой» границе его явления – сугубо эмпирического или в чистом своём виде психологического.

О способности  нашего познания (и в целом мышления) какого-либо другого вида «предмета» и возможности происхождения иного рода «опыта» переживания сна в бытии своей жизни и деятельности сознания – по определению своему никак не сводимого ни к сугубо эмпирическому предмету его познания, ни к чисто психологическому опыту своего переживания – мы можем вести речь с точки зрения определения сущности явления и способа бытия уже совсем другой его границы, во многих своих отношениях противоположной представленному нами здесь принципу определения и форме описания внешней границы явления.

И такую «другую» границу определения сущности явления и способа существования феномена сна, открывающую нам способность другого вида познания (мышления) сути этого феномена и предоставляющую возможность совершенно иного рода формы нашего переживания сна в бытии своей жизни – представляет собой внутренняя его граница. Определение которой мы попытаемся дать в следующем параграфе нашего исследования.

  1. Начиная с таких «общезначимых» форм деления всех видимых нами в бытии своей жизни и феноменально нам данном мире предметов и явлений: на явления «сна» и «бодрствования»; «во сне» и «наяву»; «до» сна и «после»; во время «засыпания» и в момент «пробуждения» и т.п. Продолжая дальше ряды делений уже самого феномена сна как такового на самые разные стороны его явления или формы нашего переживания сна в бытии своей жизни: на сон «свой» и «другой»; сон «тела» и сон «души»; сон «ночной» и «дневной»; «крепкий» и «лёгкий»; «длинный» и «короткий», длящийся «во времени» и «мгновенный»; «медленный» и «быстрый»; «запомненный» во время сна и «вспомненный» после пробуждения; видимый «во сне» и наблюдаемый «со стороны»; сон вообще так или иначе «видимый» и никак «невидимый»; сон «со сновидениями» и «без сновидений» (глубокий) и т.д. Делений – в конечном своём счёте всё дальше и дальше уводящих нас в сторону от возможности ясного и вполне для себя отчётливого понимания (т.е. понимания дающего себе полный отчёт с чем собственно мы в каждом отдельном случае имеем дело) того, какая именно из перечисленных нами здесь сторон явления сна или форм опыта нашего его переживания имеет прямое своё отношение к существу исследуемого нами здесь феномена сна, а какая такого отношения к нему не имеет и по определению своему феноменом сна «как таковым» уже никак не является.
  2. В том числе и в отношении к тому, что от «начала» и до «конца» никак не поддаётся действию такого рода своего предметного (предметно-чувственного, предметно-образного, предметно-смыслового, предметно-языкового и пр.) определения: что вообще оказывается способным «до» или «вне» производимых по отношению к нему предметно-определительных мер ограничения продолжать нести на себе формы и сохранять за собой суть своего предметно-неопределённого отношения – как к существу самой этой его определяющей границы, так и к существу всех определяемых ею предметов и явлений, которые могут поддаваться действию подобного рода своего ограничительного определения, предметно-определяющего ограничивания («опредмечивания»).
  3. На истинную суть различия между подобного рода имплицитными и эксплицитными, скрытыми и явными, определёнными и неопределёнными формами существования самого разного рода феноменов бытия, предметов и явлений мира, верно указал В.В. Бибихин (см. Смена аспекта, с. 342), определяя характер их отношений друг к другу на примере рассматриваемых им случаев «имплицитных предпосылок речи, поведения, бездействия» (в нашем случае рассмотрения это будет пример отсутствия, по крайней мере, эксплицитных форм «речи» и «поведения» вплоть до полного своего «бездействия» – в состоянии сна).
    Во-первых, Бибихин предварительно предостерегает нас от обычного понимания формы их взаимоотношения друг с другом как простой односторонней связи, прямой зависимости одного от другого: когда «имплицитное» представляется как то, что «ещё не» раскрыто тем или иным способом действия своего эксплицирования. И что оно вообще способно открываться нам в том своём виде как оно есть или «каким оно было» одним только действием своего «прояснения» (объяснения, толкования, определения) со стороны «эксплицитного» – при проведении нами операции более или менее полной его «экспликации». Но по словам философа:
    Экспликация имплицитного небезобидна. Ее легко начать, но что она когда-то кончится, доказать трудно (там же).
    Во-вторых, Бибихин предлагает если и не полностью отказаться от привычной нам схемы понимания такого рода однобокого характера взаимоотношения между имплицитным и эксплицитным аспектом существования феноменов бытия и вещей мира, то по крайней мере существенным своим образом её дополнить картиной описания совсем другого рода формы их отношения друг к другу. – А именно формой явления и способом бытия отношения в полном смысле этого понятия «парного». При котором одно не может в полной своей мере определяться другим и никакого прямого перехода от одного к другому не существует.
    Отношение имплицитного к эксплицитному похоже не столько на постепенное выплывание подводного на поверхность, сколько на правое и левое. Их противоположность неустранима. Отнесем одно к сну, другое к яви. Прямой пересчет из сна в явь невозможен (там же с. 343).
    И, как мы это видим из приведённой цитаты, хорошим примером правильного понимания сути подобного рода парного отношения для Бибихина является не раз им описываемая на страницах своего философского творчества – форма отношения сна и яви, которую можно было бы напрямую «отнести», суть непосредственным своим образом соотнести (а не в одном только переносно-метафорическом смысле «перенести») с определяемым здесь характером отношения имплицитной и эксплицитной форм явления сущего и бытия, мира и речи, слова и вещи [ср.➥3.2.01.17,прим.3].
    Тогда и представленную здесь форму отношения сна и яви, и непосредственно с ним соотносимую форму взаимоотношения «имплицитных предпосылок» бытия человеческой жизни и деятельности сознания, «поведения» и «речи» – с «эксплицитными» способами нашего их определения и толкования можно понимать в том же самом смысле, как здесь описывается характер отношения тайных и явных, писанных и неписанных законов «поведения» и «речи», «внутренних» имплицитно-неопределённых и «внешних» эксплицитно-определённых правил «языка» и их исполнения:
    Правила в важном смысле не наши. В истории литературного языка происходит вовсе не так, что мы получаем на руки правила, когда имплицитная механика языка разумно эксплицируется. У правил есть та же неэксплицируемая неопределимость, что у внутреннего (intern) в языке, только наоборот (там же).
    Запомним для себя это важное заключение, раскрывающее суть «имплицитного» и «эксплицитного», скрытого и явного, внутреннего и внешнего, во-сне и на-яву – характера отношений мира и языка, вещи и слова, правил (законов) речи и их исполнения (применения) – или тех же самых феноменов сна и яви:
    Что у всех этих видов или родов сущего (мира, языка, вещи, слова, сна, яви и т.д.) есть своя собственная внутренняя форма, скрытая от нас «неэксплицируемая неопределимость» образа их бытия, которая в отношении к «эксплицитно» определяемому содержанию по своему существу (или «веществу», предметно-вещественному или предметно-смысловому составу) «та же» самая, что содержится (задерживается, заключается под стражу, состоит под наблюдением, intern) «внутри» каждого из них по отдельности («в языке», «в мире», «в вещи», «в слове», «во сне» или «в яви»), но только с одной существенной здесь разницей – «там все наоборот» (ср. Р.М. Рильке «Люди ночью»: «среди беглецов от ночной темноты/ ты видишь: в их мире законы просты:/ там все наоборот» [см.➥3.2.04.07(***)]).
  4. То есть границы явления сна по существу своему той же самой, по определению своему – внешней, производящей в рассматриваемых нами здесь формах отношения между явлениями сна и не-сна один и тот же (но разве что только по разным, суть противоположно-направленным друг в отношении друга «тенденциям» нашего их определения различаемый) – предметно-разграничительный и в целом феноменально-ограничительный принцип формирования этих самых отношений.