Сон как граница явления

3.2.01.11
Последние утверждения могут давать нам, казалось бы, вполне обоснованный повод (и даже с чисто своей феноменологической точки зрения как будто бы достаточное основание¹) – напрямую относить и в конечном счёте, как это зачастую и делается, полностью сводить существо явления и сам способ бытия феномена видения сна к существу явления и формам существования так называемых «психологических феноменов» человеческого сознания [➥3.2.05.07].

И в первую свою очередь – сводить его всецело к феномену психологии деятельности нашей памяти:

То есть когда, уже в конечном своём итоге, феномен «видения сна» становится по существу своего явления ни чем иным, как одним только – «образом» нашего его представления, способным окончательно для себя сформироваться в нашей памяти, а также постоянно воспроизводить себя в той или иной ментально-психической форме деятельности нашего сознания, производящейся во время или же после действия пробуждения нас от сна.

Подобного рода полную или, точнее сказать, половинчато-одностороннюю редукцию (ведь за основу такого рода редукционизма, как правило, берётся какая-то одна сторона явления, преимущественно какой-то один из видов деятельности памяти, один из аспектов нашего понимания характера отношения феномена человеческой памяти к явлениям сна и сновидений) феномена сна к форме явления и способу бытия чисто мнемонических феноменов человеческого сознания можно наблюдать, как едва ли не самое распространённое явление, среди подавляющего большинства его исследователей как прошлого, так и настоящего времени.

(Достойную конкуренцию этому общему философско-теоретическому направлению может составить разве что, набравшая в последнее время в отношении исследований феномена сна и сновидений новую силу, тенденция к чисто «физикалистскому», натурно-физическому, природно-телесному, телесно-органическому редукционизму. Но мы пока его выносим за рамки своей критики, так как прямого отношения к логике проводимого нами здесь разбора смысла первого тезиса он не имеет.)   

Редукционизма (как первого, так и второго), которого мы постараемся, насколько это вообще будет возможно, в той или иной своей мере² избегать в проводимой нами здесь линии построения основ «теории сна» и феноменологии сно-видения.

***

Надо сказать, что этот самый редукционизм, о котором у нас здесь идёт речь, форм явления сна, в первую очередь, к формам деятельности памяти и уже затем – на его основе и ко всем прочим по своему происхождению уже чисто психологическим (раз уж основа этого их происхождения имеет исходным своим материалом ни что иное, как содержание неких конкретных, по своему предметно-наличному виду вполне определённых образов-представлений памяти) формам деятельности человеческого сознания, которые оказываются способными тем или иным образом участвовать в формировании предметного содержания наших «частных мнений» или «общих представлений» о существе явления и образе действия феномена сна в своей жизни, имеет под собой и свои собственные, сами по себе достаточно убедительные логические основания.

Обосновывается он достаточно простой для нашего понимания логикой своей аргументации:

Исходя из логики свидетельства того простого и хорошо нам известного психологического факта – сколь быстро и легко, неотвратимо и почти бесследно образы наших сновидений начинают сразу же после пробуждения нас от сна исчезать из нашей памяти, частично или полностью нами забываться, мы приходим к следующему достаточно очевидному по своей логике выводу: для того чтобы у нас была возможность «иметь дело» с тем или иным образом своего сновидения, например, каким-то определённым для себя образом его распознавать и понимать, осмысливать и толковать, описывать или кому-то рассказывать, – необходимо, для начала, его просто помнить.

«Помнить» же данный нам образ сновидения мы можем двумя возможными здесь путями:

Или пытаясь удержать и сохранить, отобразить и запечатлеть его в своей памяти – производя попытку запоминания содержания того, что ещё не успело забыться в данном образе сна;

Или, если данный образ сновидения всё же подвергся действию своего полного или частичного забывания, то попытаться воспроизвести в своей памяти содержание уже забытого образа заново – произвести попытку «нового» вспоминания содержания своего сна.

С точки зрения подобного понимания механизма осуществления «работы памяти» в отношении формирования содержания образов сновидений можно легко догадаться, что заслуживающими большего доверия оказываются образы-представления снов нами «изначально» запомненные, чем «вновь» вспомненные, так как здесь уже исходно для себя полагается, что именно первые по сравнению со вторыми наиболее прямым своим, феноменально-непосредственным образом связаны с самим феноменом «видения сна» как таковым, с существом явления и действием образования всех рассматриваемых нами в данном отношении образов сновидений.

И тогда дело остаётся лишь за тем, чтобы вся дальнейшая работа нашей памяти с содержанием сна проходила по линии развития своих собственных «мнемонических техник», производилась по линии создания и наращивания самого разного рода по своему происхождению уже чисто искусственных – производительно-технических средств³ осуществления всего этого процесса запоминания сна в целом.

Вся эта логика обоснования существующих форм «искусства» запоминания сна будет для нашего её понимания в целом вполне для себя безотказно работать, пока мы продолжаем придерживаться рамок концепции памяти, во-первых, как чисто психологического феномена нашего сознания и, во-вторых, как феномена образования и принципа действия некоего первого связующего звена существа явления сна со всеми прочими психологическими представлениями и видами деятельности нашего сознания.

Но и вся эта логика описания механизма работы нашей памяти сразу же рушится или, по крайней мере, переворачивается с ног на голову, как только мы начинаем отказывать себе в своём привычном понимании способа существования этого феномена как чисто психологической функции человеческого сознания и начинаем его мыслить и понимать как некий более универсальный принцип организации форм жизни и деятельности не только одного «нашего» сознания, но и всего опыта жизненного бытия человека в целом (или в более широкой своей культурно-исторической перспективе – опыта жизни и бытия всего «человечества» в целом).

Тем самым представляя таким образом нами понимаемый феномен бытия человеческой памяти (или в обратном случае своего рассмотрения: феномен её «небытия», отсутствия, бездействия памяти, или же действия её лишения, потери, сокрытия, «забытия» – что собственно и происходит в состоянии сна), по сути своей, исходным основополагающим условием, единым трансцендентально-онтологическим основанием осуществления возможности произведения человеком в бытии своей жизни самого разного рода форм как чисто «внутренней» теоретически-созерцательной деятельности своего мышления, так и сугубо «внешней» предметно-практической его деятельности в мире, включая сюда и все известные нам виды деятельности человеческого познания, обучения, коммуникации, трансляции и т.п.

И тогда у нас появляется возможность мыслить и понимать тот самый – поставленный во главу угла исследования явлений сна как чисто психологических феноменов нашего сознания, – «первофеномен» забывания сна не только как некоторую по образу своего действия вполне определённую функцию сознания частичной или полной утраты им в своей памяти того или иного вида содержания «образов» сновидений, но и как некое по самому существу своего явления уже менее доступное для нашего его понимания в целом, а по определению образа своего действия и способа существования в самом бытии человека может быть и вовсе феноменологически иное – онтологически более значительное событие, по своей величине неизмеримо более масштабное явление человеческого образа бытия и жизни самого его сознания (далеко выходящее за рамки бытия феномена «психологической деятельности» нашего сознания).

А именно тогда – когда у нас появляется возможность мыслить и основания утверждать, что мы в данном отношении имеем дело с событием такого рода «масштаба» явления сна и образа действия его забытия в бытии нашей жизни и деятельности сознания, при совершении которого существо рассматриваемого нами здесь феномена «забывания сна» становится ничем иным, как одним только частным случаем, фактическим результатом, по сути своей, одним из множества возможных других – психологическим следствием действия его проявления в данном виде деятельности нашей памяти.

Мы говорим здесь о существе явления и образе действия такого рода события сна в бытии нашей жизни, о масштабе забытия которого мы никак не можем судить и в целом его определять по тому или иному полученному нами «в итоге» (т.е. всегда и уже «после сна») фактическому результату или психологическому следствию существа произведённого в отношении сна действия нашего собственного «забывания сна» – в его полном отрыве от существа совсем другого рода явления сна в бытии нашей жизни и деятельности сознания, а именно – в отрыве от существа производимого уже по отношению к нам (нашему сознанию, памяти, чувству и т.д.) никак иначе, как в «состоянии сна» и ничем иным, как самим сном действия «забытия сном».

Преодолеть же существующий в данном отношении разрыв между этими двумя способами нашего понимания характера отношений феномена сна к существу рассматриваемого нами здесь образа действия его забытия: с одной стороны, существа производимого в отношении нас самих действия «забытия сном» и, с другой, существа производящегося уже нами самими по отношению к феномену сна действия «забывания сна» – мы сможем, если будем пытаться мыслить форму их отношения друг к другу, как одно феноменологически предваряющее и в целом онтологически обусловливающее другое.

А именно: первое – как по существу своего явления, образу действия и способу бытия предшествующее второму и в целом его определяющее; а второе – как, по сути своей, «фактически» выводимое из и «психологически» производное от первого.    

Введение в анализ исследуемых нами здесь форм отношения феномена сна к существу явления и образу действия нашей памяти подобного рода принципа различия и таким образом понимаемого характера их связи друг с другом позволяет нам предельно расширить и существенным своим образом дополнить сферу действия и область бытия всех рассматриваемых нами в данном отношении предметов и явлений.

Позволяет включать в основу проводимого нами анализа феномена «забывания сна» такого рода формы явления сна в бытии своей жизни и деятельности нашего сознания, какие способны выходить за пределы данного нам образа видения или нашего собственного способа представления того, что собственно здесь составляет собой существо явления рассматриваемого нами вида «содержания сна», а также того, какие именно из составляющих его элементов мы по окончанию сна оказываемся в состоянии помнить (или способны запоминать), а какие из них можем забывать.

Более того, проведя подобного рода принцип различия и установив характер связи между двумя обозначенными нами здесь формами отношения феномена сна к существу такого по самой природе своего явления достаточно «тёмного», по своему собственному виду скрываемого от нас образа действия нашей памяти, как действие забытия (в обоих смыслах этого слова: забытия как «состояния» забвения и забытия как «действия» забывания), мы можем теперь говорить о двух разных, прежде всего, со своей феноменологической точки зрения совершенно отличных друг от друга, по самой «интенциональной» форме своего действия в бытии человека и деятельности сознания противоположно-направленных как в отношении друг к другу, так и в целом по отношению к существу самого «предмета» своего забытия, феноменах бытия или интенциях сознания – феномене «забывания сна» и феномене «забытия сном».⁴

Раскрыв смысл такого рода, по сути своей, «онтологического отличия» между двумя этими формами явления сна в бытии нашей жизни мы сможем понять и то, в какой форме своего явления и каким образом действия рассматриваемый нами здесь феномен сна (или определённый вид «содержания сна»), а также в его отношении действующий и на его же основании производимый феномен забытия (или какого-либо другого тем или иным образом своего действия с ним связанного вида деятельности памяти) могут представлять собой собственно психологические феномены деятельности нашего сознания – и, наоборот, в какой форме своего явления и каким образом действия ни тот, ни другой уже ни в коей своей мере не будут представляться таковыми.

И первое, что надо нам здесь для себя отметить так это то, что один из двух этих феноменов – феномен «забытия сном» имеет место быть, производит эффект этого своего действия забытия всего только в одном возможном для себя состоянии бытия нашей жизни и деятельности сознания – в «состоянии сна». Имеет прямое своё отношение, образует феноменологически непосредственную связь с существом явления и образом действия феномена сна как такового. (Имеет до того логически прямое своё отношение к феномену сна, что у нас есть все основания отождествлять оба эти феномена между собой, определять их по сути своей одним понятием «сна-забвения».)

И уже только поэтому существо этого феномена не может иметь никакого ни прямого, ни даже косвенного своего отношения ко всем известным нам видам образования и способам существования психологических феноменов или представлений нашего сознания. И в целом – не имеет отношения к психологическому аспекту деятельности самой нашей памяти в его чистом виде (т.е. виде не смешанном ни с чем другим, не замещаемом другими аспектами исследования феномена памяти в бытии человека).

Другой – несмотря на то, что под ним всегда подразумевают подобного рода связь с феноменом сна как таковым (хотя бы уже потому, что само обозначение этого феномена – «забывание сна», казалось бы, ничего другого под собой не подразумевает) – всё-таки такого (как в первом случае) логически прямого к нему отношения не имеет: так как производит эффект своего действия «всегда и уже» только после сна, имеет место быть непосредственно по действию пробуждения от сна или тогда, когда это самое действие пробуждения в той или иной мере «фактически» для себя завершилось.

И уже поэтому феномен «забывания сна» имеет только феноменологически опосредованную форму связи с феноменом сна как таковым – представляет собой, по сути своей, психологически производное отношение с тем, что именно и каким собственно образом своего действия здесь забывается.

Или же и вовсе, – а мы должны здесь допустить в своём рассмотрении сути этого феномена и такую возможность, – феномен «забывания сна» не имеет к существу того, что собственно здесь забывается – к существу явления и образу действия в бытии нашей жизни феномена «самого сна» как такового ровно никакого своего ни феноменологически исходного, ни психологически производного отношения.

Поскольку забывается здесь собственно не сам сон как таковой – так как он есть в бытии (или в самом его «забытии») данного нам образа жизни и деятельности сознания «в целом», а некий определённый вид его содержания: содержания того или иного образа нашего его видения в том или ином виде своего сновидения; или содержания того или иного способа нашего его чувственного переживания – окончательно для себя формирующегося во время совершения действия пробуждения нас от сна или же после его полного завершения, и только уже затем в чисто «психологическом» своём виде воспроизводящего себя по следам одной только нашей о нём памяти.

В конечном счёте – забывается то, что от того или другого вида «содержания сна» в нашей о нём памяти осталось: не что иное, как одно только определённым предметно-содержательным своим образом «сложившееся» в нашей памяти наше же собственное о нём представление.

Таким образом, подводя некоторый итог сказанному и доводя до конца логику проводимого нами здесь принципа онтологического отличия между феноменами «забывания сна» и «забытия сном», можно заключить в отношении первого, что в исходном его значении и в собственном смысле этого слова «забывается сон» никак иначе, ничем и никем иным, – как собственно нами самими.

Забываю «свой сон» – «я сам»: в своём сознании и самим сознанием, в своей памяти и самой памятью, когда то или другое так или иначе уже имеют «в себе» свою способность или ещё не потеряли «для себя» саму возможность совершения действия своего забывания.

Как, впрочем, равным своим образом – и тогда, когда не исключая из своей памяти её способности к «забыванию сна» имеют способность помнить что-то ещё и помимо сна (одно не только не исключает, но как раз, наоборот, предполагает собой, включает в себя другое); когда не утратили самой возможности что-либо помнить вообще (имеют «при себе», в себе и для себя саму «память» как таковую).  

В целом же относимся мы к существу забываемого сна как к тому, что мы здесь в нём можем и как вообще его можно забыть: как к тому или иному по своему предметно-содержательному виду достаточно для нас определённому «предмету» или «явлению», «образу» или «представлению» своей памяти или нашего сознания, который по такому своему виду – виду того, что именно мы можем в нём видеть и как способны его себе представить – собственно «как сон» нами и забывается.

Отмечаем же мы для себя и вообще замечаем, опознаём и сознаём существо этого уже происшедшего для нас действия «забывания сна» как чисто психологический факт нашей сознательной жизни лишь только по окончании сна, по совершении и в целом завершении действия нашего пробуждения от сна – тогда, когда к нам возвращается наше собственное «сознание» и сама «память», утраченная во время сна способность что-либо определённое помнить или забывать, забывать запомненное и вспоминать забытое.

При этом надо ещё добавить: всё то, что нами здесь было сказано до этого о сущности явления и образе действия феномена «забывания сна» вполне может быть применено и к определению сути явления и образа действия существа, как это может показаться на первый взгляд, совсем другого рода, во многих своих смыслах ему противоположного, по сути своей, способного выступать по отношению к нему в качестве единственно возможной для него альтернативы (а значит, способного приходить ему на смену, феноменологически заменять или в чисто психологическом своём смысле замещать его собой, или даже ещё проще – в одном только понятийно-терминологическом своём виде подменять один другим в рамках существующей «парадигмы памяти») – феномена «запоминания сна». Когда, таким образом понимаемый, характер взаимоотношения первого со вторым, как правило, рассматривается по принципу – один взамен или вместо другого и оба вместе во взаимообратной связи друг с другом. Суть которого мы могли бы выразить следующей достаточно простой по своей логике формулой: если мы что-либо из существа явления данного нам вида содержания сна не успели забыть по действию своего пробуждения от сна, то это только потому, что мы что-то из него смогли запомнить; и, наоборот, если мы что-либо из содержания своего сна смогли запомнить, то это, опять же, только потому, что мы что-то по пробуждению от сна не успели забыть. И тогда может быть единственный, пока так и остающийся здесь без ответа, вопрос заключается в следующем: всё то, что мы не успели позабыть и что смогли запомнить – то самое «доставшееся» нам от сна, «оставшееся» для нас незабытым и в итоге «ставшее» в том или ином своём виде нами запомненным содержание сна (или определённым образом «составившееся» о нём представление) – есть по своему виду тоже самое, суть одно и тоже, или всё-таки не то же самое, а какое-то по существу своего явления и способу бытия совсем другое содержание сна, содержание сна какого-то уже другого?

В противоположность представленным нами здесь характеристиках описания сути явления и образа действия феномена «забывания сна» в бытии нашей жизни событие «забытия сном», как это собственно и следует из существа такого его обозначения, определяется прежде всего тем, что происходит оно лишь только – суть исключительно «во сне» (по сути своей исключая собой все прочие, напрямую не относящиеся к «состоянию сна» как таковому, состояния бытия нашей жизни и деятельности сознания).

А потому и направленно оно не на «сам сон», производит эффект своего действия не в отношении самого феномена сна как такового, но исключительно только – в отношении нас самих и всего того, что имеет то или иное отношение к нашему собственному образу бытия и опыту его «переживания» в своей жизни: нашему сознанию, памяти, чувству, представлению, мысли, знанию, навыку, привычки (этосу) и т.п.

И, соответственно, производится оно в отличие от феномена «забывания сна» – уже не нами самими, не нашим сознанием или собственной памятью, чувством или представлением, мыслью или знанием и т.д., но собственно – «самим сном» как таковым и вообще всем тем, что под существом явления и образом действия феномена «забытия сном» может с нами происходить и в целом по такому его образу действия от нас «скрываться».

А происходит оно тем самым совершенно сокрытым от нас, по сути своей для нас «безвидным» (άειδής) образом своего действия, который мы, опять же в отличие от феномена «забывания сна», могли бы охарактеризовать не тем, что мы находя «себя» в той или иной мере пробуждённом от сна состоянии сознания и в целом находясь в «своей» памяти оказываемся способными что-либо из прошлого сна помнить или же, наоборот, частично или полностью его забывать – суть безвозвратно для себя терять «из» памяти тот или иной вид содержания сна; но тем, что в пределах существа рассматриваемого нами здесь феномена «забытия сном» совершается совсем другого рода потеря (потеря хотя и полная, но для нас не-безвозвратная) – потеря «самой» памяти как таковой, утрата своей собственной способности что-либо и как-либо помнить вообще.

Как впрочем, равным своим образом, вместе и наряду (в определённой форме соотношения и порядке сочетания одного с другим) с таким образом своего действия происходящей в пределах рассматриваемого нами здесь феномена «забытия сном» потерей самой памяти или нашей способности помнить – также ещё совершается утрата самого сознания и нашей способности что-либо сознавать в бытии своей жизни (включая сюда и способность сознавания тех или иных форм деятельности памяти); утрата какого-либо чувства и способности что-либо чувствовать; мысли и способности мыслить; знания и способности познавать, и ещё много чего другого. – Мы можем здесь почти до бесконечности продолжать ряд перечисления всех этих, подвергающихся действию своей утраты в состоянии «забытия сном», известных нам психологических, но и не только их одних, – феноменов человеческого образа бытия и деятельности сознания.

И уже в этом смысле у нас появляются достаточно весомые основания говорить о реальной величине и подлинной масштабности существа всего этого происходящего в пределах таким образом своего действия нами описываемого феномена «забытия сном» события – события, по сути своей, охватывающего собой и в целом совершающегося на трёх возможных здесь уровнях  определения способа его бытия и принципа действия (определяющих собой образ бытия и характер его забытия: самой памяти как таковой; её носителя; исходного предмета или конечного продукта):

На уровне совершения действия забытия (в первом значении определения смысла этого слова как собственно «действия» забывания) того вида сущего, которое вообще может здесь так или иначе по образу своего бытия исходно помниться и в конечном итоге забываться;

На уровне совершения события забытия (в втором его значении – как собственно «состояния» забвения) того самого существа «носителя» памяти (выступающего в качестве такового существа самого человека, его души, ума, сознания), которое в той или иной мере обладая в отношении себя, владея и пользуясь «своей памятью», оказывается способным в данном ему образе бытия и мира что-либо помнить или забывать;

На уровне за-бытия (в третьем возможном здесь значении определения смысла этого слова как собственно «способа» бытия того, что здесь забыто, кто забывает и самой его памяти – в своём забытии и самим забытием) образа бытия уже «самой памяти» как таковой и в целом её способности что-то для себя определённое помнить или определённо что-то не помнить – как способности «всё что есть» забыть и не помнить «совсем ничего». Включая в это самое последнее забыть всё или не помнить ничего и своё собственное «самозабвение» – феномен само-за-бытия образа бытия собственно самой этой памяти с исходно присущей ей способностью что-либо помнить или забывать. 

Таким образом, можно констатировать, что на этом третьем, по сути своей, онтологически глубинном, суть трансцендентально предельном уровне нашего осмысления сущности явления и образа действия существа описываемого нами здесь феномена «забытия сном» имеет место быть некое совершенно особое, по своему смыслу отличное от первых двух форм действия этого феномена – забытия всего того, что именно здесь может помниться и забытия того, кто собственно способен это помнить – событие за-бытия уже самой этой, наделяющей и первое и второго «своей памятью», – способности помнить или забывать второго и проявляющей себя по отношению к ней возможности помниться или забываться первого.

В конечном итоге, происходит событие «ухода» в полное и совершенное своё «сокрытие» (λήθη) – последнего и окончательного для себя «захода» в своё собственное само-за-бытие образа бытия «самой памяти» как таковой. (Ср. смысл выражения «кануть в лету», где говорится о мере глубины погружения, полноты растворения и в целом «окончательности» исчезновения памяти в Лете.)

Тем самым предельно завершая собой и существо действия совершения в бытии человека всего этого события забытия-бытия-сном в целом (т.е. события «забытия сном» рассматриваемого нами в единстве взаимосвязи между собой всех трёх из обозначенных здесь форм определения способа его бытия и принципа действия в бытии человеческого сознания), – так как в собственном смысле этого слова «помнить» или же продолжать «забывать» здесь остаётся уже совершенно нечего, собственно некому, да и в общем-то нечем.

А поэтому и продолжать находиться дальше или больше того, чем может длиться существо описываемого нами здесь события забытия-бытия-сном в состоянии такого рода своего полного и окончательного для себя само-за-бытия памяти⁵ становится уже не только не-к-чему, но и вообще не-за-чем.

Возможность же преодолеть существо всего этого производимого в рамках описанной нами структуры события «забытия сном» негативного эффекта его действия в бытии человека и деятельности сознания, прервать состояние такого рода «летаргического» само-за-бытия его памяти и в целом вернуть ему саму эту утраченную память и потерянную способность помнить вновь (в собственном смысле этого слова «вспомнить», вос-поминать забытое) – может дать всего только один феномен бытия человеческой памяти, по своему онтологическому статусу равноценный феномену «забытия-бытия-сном», который мы в полную свою противоположность представленному нами здесь обозначению сути последнего назовём – феноменом «воспоминания-бытия-сном».

Только на пути раскрытия сущности явления, принципа действия и в целом способа бытия существа этого, – может быть, по такому его обозначению несколько странно звучащего, достаточно парадоксальным своим образом нами определяемого, – феномена «воспоминания-бытия-сном» у нас появляется по сути своей единственная возможность нахождения «выхода» (ср. эпиграф: «выход» из состояния такого рода «беспамятства» сна, который по существу своего явления и образу действия представляет собой «тоже часть сна»; часть сна, которую уже в свою очередь предстоит «увидеть» и узнать «как сон») из того, как казалось бы, феноменально безвыходного положения утраченной «во сне» памяти, в каком она оказывается на «входе» и окончательном для себя «уходе» в состояние своего полного само-за-бытия.

И если опять же постараться уйти от привычного понимания его сути как чисто психологического феномена человеческого сознания и попытаться установить саму онтологическую основу раскрытия сущности явлении и образа действия феномена «воспоминания сном» в бытии нашей жизни, то и в таком случае проведения нами подобного рода принципа его отличия, например, от существа по своему происхождению несколько иного рода феномена нашего сознания, хорошо всем нам известного под титулом – «вспоминание сна»,⁶ мы вполне можем применить в их отношении друг к другу всю ту, представленную нами выше, логику «онтологического различия», которую мы привели в отношении феноменов «забывания сна» и «забытия сном».  

Но почему только именно этот феномен «воспоминания» (самим «сном» или просто «во сне») и никакой уже больше другой из всех известных нам мнемонических феноменов бытия человеческого сознания и видов деятельности памяти оказывается способным прийти на смену описанному нами здесь состоянию «забытия сном» и послужить исходным условием, первой действующей причиной обеспечения возможности «выхода» из такого рода полного своего само-за-бытия и совершенного беспамятства состояния бытия и жизни сознания?

Ответ будет здесь предельно прост: потому что феномен «воспоминания» так как он есть в бытии жизни и деятельности человеческого сознания – это и есть тот самый по сути своей единственный род деятельности памяти, который в отличие от всех других известных нам мнемонических феноменов сознания имеет основным «предметом» своей деятельности – самое забытое как таковое, способен вступать в самое что не на есть непосредственное отношение и напрямую «работать» с тем видом сущего или образом его бытия, какой только здесь мог быть подвержен состоянию своего забвения и действию забывания.

Собственно этим и отличается феномен «воспоминания» не только от всё того же во многих своих отношениях ему противопоставляемого феномена «запоминания», но и от феномена самой «памяти» как таковой:

А именно тем, что имеет предметом своего действия не тот вид настоящего как его можно было бы запомнить – тот самый вид настоящего, который на данный момент есть у нас в «наличии» и есть никак иначе, как этим вот самым непосредственно нам данным, налично присутствующим видом сущего или образом его бытия;

И даже не самое прошлое как предмет памяти – образ бытия прошлого как всего того, что когда-то было и теперь прошло, и который можно было бы сейчас «просто» помнить;

Но только то, что из этого самого непосредственно-данного нам «вида» настоящего или просто-помнящегося нашей памятью «образа» прошлого – могло быть забыто и вообще может стать забытым.

Тем более, что в случае нашего рассмотрения феномена «забытия сном» уже исходным образом своего бытия оказывается в полном смысле этого слова – «забыто всё» (или по крайней мере всё то, что здесь вообще можно было бы забыть): и данный вид «настоящего», который можно запомнить; и былой образ «прошлого», который можно было бы помнить; и сама эта, когда-то имевшая способность запоминать то «что есть» и помнить то «что было», и теперь её полностью для себя утратившая – «прошлая память».

Но тогда получается, что с приходом на смену такого рода состояния «сонного забытия» феномена нашего первого воспоминания «во сне» – основным предметом его действия становится какой-то иной род бытия всего здесь забытого или того, что можно было в данном виде состояния сна-забвения забыть:

Не тот вид бытия настоящего, который может быть как собственно «предмет» совершаемого вида деятельности памяти налично дан и, соответственно, таким предметно-наличным видом явления образа своего бытия – нами воспринят и в конечном счёте запомнен, но какой-то другой вид или иной род бытия настоящего, который не может быть нам дан налицо, представлен на вид – способен безвидным для нас и в целом по своему виду сокрытым от нас образом явления своего бытия присутствовать в самом этом «настоящем»;   

Не тот образ бытия прошлого, которое когда-то с нами было и уже для нас прошло, и которое мы теперь можем тем или иным своим «образом» помнить или как-то забыть, но такой род бытия прошлого, которое для нас ещё не прошло, в бытии нашей жизни от начала и до конца не свершилось, полностью не завершилось (прошлое, которое ждёт «конца» своего завершения), или которого может быть никогда с нами и вовсе не было (или оно когда-то было, но только не «с нами», не стало «нашим» прошлым) и потому оно ещё только может быть, должно тем или иным образом своего бытия для нас «сбыться» (прошлое, которое ждёт «начала» своего совершения), – а значит, мы такого рода «прошлое» никак не можем ни «просто» помнить, ни «в целом» его забыть.

И потому существо рассматриваемого нами здесь феномена «воспоминания-бытия-сном» начинает иметь дело не с той самой подвергшейся описанному нами выше образу действия забытия-бытия-сном и окончательно для себя погрузившейся в состояние полного само-за-бытия памятью – памятью ставшей в подобного рода состоянии за-бытия не только забывшей своё «прошлое» (т.е. лишившейся основного «предмета» своей деятельности), но и самой «прошлой» – самой по себе забытой в каком-то «прошлом» состоянии или «былом» образе своего бытия памятью. (То есть становится памятью такого образа своего за-бытия или самого настоящего её не-бытия, который уже никак не может быть в бытии человеческой жизни и деятельности его сознания образом бытия памяти «настоящей», сбываюшейся «по» настоящему и существующей «в» самом настоящем.)

Но как раз, совсем наоборот, существо такого рода феномена бытия и вида деятельности нашей памяти, производящейся по отношению к описанному состоянию само-за-бытия «сном» – как действие воспоминания «самое себя» и своего собственного образа бытия: с одной стороны, имеет прямое своё отношение не к нашей «прошлой памяти», но к самой что не на есть «настоящей», всегда и уже для нас новой памяти, дающей нам возможность снова помнить и наделяющей нас способностью вспомнить вновь; и, с другой стороны, имеет дело не с памятью когда-то с нами бывшего (так или иначе в бытии нашей жизни сбывшегося) и теперь для нас прошедшего, на данный момент уже не существующего «прошлого», но с памятью когда-то прежде или вообще некогда (неизвестно когда или где: в каком своём прошлом сне или прежней жизни) забытого и теперь нами впервые и каждый свой раз заново – воспоминаемого «настоящего» вида сущего или образа его бытия.

И надо полагать, что о существе именно такого рода способа бытия и принципа действия феномена «воспоминания сном» о бытии «настоящем» велась речь в «Онейрокритике» Артемидора Далдианского, где он давал своё собственное определение понятию «простого сна» или «обычного сновидения» (ἐνύπνὶον) в его отличии от понятия сна «вещего» (сна способного предсказывать будущее) – как собственно воспоминания «во сне» не о каком-то когда-то уже бывшем, так или иначе сбывшемся образе бытия «прошлого» или ещё только наступающем будущем, но о всё ещё никак не-прошедшем, в полной своей мере так и не-сбывшемся, так или иначе (во сне или наяву) продолжающем происходить и сбываться в бытии человека и деятельности сознания (или самой его «души») – самом что не есть «настоящем» виде сущего или образе самого его бытия (ὄντων).

Приведём это определение феномена «простого сна» по своему смыслу в наиболее полном (по тексту несколько сокращённом) виде:

Некоторые переживания [παθῶν] имеют свойство возвращаться [προσανατρέχειν πέφυκε], вновь возникать в душе [προςανατάσσειν ἑαυτὰ τῆι ψυχῆι] и вызывать сонные видения [τοὺς ὀνειρωγμοὺς ἀποτελεῖν]… Стало быть, видно, что эти пережитые чувства [παθῶν] содержат не предсказания будущего [οὐ πρόρρησιν ἔχοντα τῶν μελλόντων], но воспоминания о настоящем [ἀλλ᾽ ὑπόμνησιν τῶν ὄντων] (Артемидор, Онейрокритика, I, 1).

Из данного определения мы достаточно хорошо видим, что Артемидор устанавливает в нём, во-первых, обозначение существа самого определяемого здесь феномена сна-ἐνύπνὶον’а никак иначе, как собственно сон-воспоминание – ἐνύπνὶον—ὑπόμνησιν (эксплицитно наиболее тесным своим образом связывая оба феномена и сон, и воспоминание между собой и тем самым имплицитным образом противоставляя феномен сна-воспоминания существу другого рода явления сна – во всех своих отношениях противоположного ему феномена сна-забвения).

Во-вторых, констатирует, что производится действие этого самого воспоминания нигде иначе и ни в каком другом состоянии бытия человеческой жизни и деятельности сознания, как только «во-сне» – ὑπόμνησιν—ἐν-ύπνὶον (по всей видимости, в обоих возможных значениях нашего понимания смысла этого слова: «во сне» – как «состоянии» сна и «сновидении»).

И, в-третьих, определяет собственно сам «предмет» производимого действия воспоминания «во сне», говорит о том, что именно здесь воспоминается – это есть воспоминание «о» бытии-настоящем (ὑπόμνησιν—τῶν—ὄντων) [см.➥3.2.01.14,прим.2]. 

Воспоминание-о-бытии,⁷ являющееся здесь ни чем иным, как самим бытием, или же определённым образом бытия, или образом бытия определённого вида сущего: существа, вещи, лица, представления, чувства, желания, действия, состояния, «переживания» (παθῶν) и т.д. – всего того, что в нём есть или что оно само есть – самое «что не на есть» подлинное (ὄντως, γενναῖον, γνήσιος) и настоящее (ὄντων, παρὸν, νῦν).⁸

Вос-поминания (ὑπό-μνησιν) о бытии – иногда, порой, время-от-времени, вдруг «всплывающего» в нашей памяти, «временами» возвращающего нам память о том, что именно мы могли когда-то в бытии своей жизни по тому или иному виду сущего или по самому образу его бытия забыть и теперь оказались способными вспомнить.

Воспоминания-сном – выходящего (находящего выход) из-за-бытия своей сокровенно-глубинной основы, «восходящего» из-под потаённо-хранящей «глубины» состояния забытия-сном (из-за или из-под, см. некоторые другие значения ὑπό: по причине, в сопровождении, через посредство, под покровом или под защитой «сна»).

И тут же «заходящего», в то же самое время начинающего неудержимым для себя образом уходить «обратно», возвращаться «назад» (туда от-куда пришло), поворачиваться «вспять»: опять впадать в состояние своего забытия, снова подпадать под-за-бытие (под-за-бываясь), погружаться в сон-забвение образа своего «истинного» (ἀληθῶς, несокрыто-явного [ср.➥3.2.03.12(***)]) бытия, подлинной жизни, настоящего времени, реального мира.

1. Ведь мы, в конце концов, можем по настоящему иметь дело с одной только этой стороной явления сна, а именно – с конечными продуктами деятельности нашего сознания по действию воспроизведения им феномена сна в своём его воспоминании (или запоминании), осмыслении, описании, рассказывании и т.д. –  т.е. ни с чем больше другим, как с нашими собственными, тем или иным своим предметно-чувственным образом сформировавшимися в нашей памяти психологическими представлениями «о» сне.
2. В том числе если нам всё-таки удастся в своём исследовании форм явления феномена сна в бытии человека в вполне определённом для себя смысле отказаться от концепции «запоминания сна» («remembering a dream» [➥3.2.05.11; 3.2.05.16]) и особенно в той форме её понимания, в какой она нам подаётся в рамках учения современной «парадигмы памяти» (см. отдельную, специально посвящённую теме разбора феномена «запоминания сна» и в целом характера взаимоотношения феноменов сна и памяти главу нашего исследования).
3. Мы можем здесь говорить о самого разного рода источниках происхождения и формах организации всех требуемых в данном отношении искусственных (производительно-технических) средств запоминания сна. Например таких средств, какие обычно и выполняют эту самую роль «искусства» запоминания сна: как средство самого простого предметно-языкового обозначения (включая сюда именование предметов) или более подробного предметно-образного описания элементов содержания сна; его прямого смыслового (наделение определённым смыслом и значением) или более «иносказательного» символического толкования; отдельного устного сообщения или составления целого рассказа; фрагментарной письменной записи или законченного литературного произведения; предварительного эскизного наброска или полного картинного (полно-картинного, панорамного) изображения, и т.д. и т.п.
   В отношении, например, средств письма можно привести знаменитую речь египетского царя Тамуса обращённую к божеству Тевту (богу-создателю «математических» наук арифметики, геометрии и астрономии, изобретателю самого числа и букв письма) из платоновского диалога Федр, описывающую источник происхождения и сам механизм действия «искусства» (τέχνην) запоминания, производящегося посредством «идео-графического» (древ.-греч. idéa — идея, образ; grápho — пишу) изображения слов живой человеческой речи знаками письма: «Ведь это они, ослабляя заботливость о памятовании, произведут в душах учеников забывчивость [λήθην], потому что, полагаясь на внешнее письмо, изображенное чужими знаками [γραφῆς ἔξωθεν ὑπ᾽ἀλλοτρίων τύπων], они не будут вспоминать впечатлений внутренним образом – сами в себе [οὐκ ἔνδοθεν αὐτοὺς ὑφ᾽ αὑτῶν ἀναμιμνῃσκομένους]. Значит, ты изобрёл средство [φάρμακον] не для памятования [μνήμης], а для напоминания [ὑπομνήσεως]» (см. Платон, Федр 275а, пер. В. Карпова).
   Как это хорошо видно из приведённого высказывания, Платон достаточно ясным и отчётливым для себя образом разделяет между собой следующие две по сути своей противоположно-направленные друг в отношении друга формы деятельности человеческой памяти. С одной стороны, это будет деятельность в собственном смысле этого слова воспоминания (ἀναμιμνῃσκομένους), воспроизводящая все вызываемые в памяти «впечатления» чисто «внутренним образом» явления их бытия, проявляющая их ни в чём другом и ни в какой иной форме своего явления – как «сами в себе». И, с другой стороны, деятельность полагающаяся на чисто внешнее (предметно-знаковое) запечатление определённого вида «содержания» памяти, производимая средствами изображения «внешнего письма», передающего суть всего им изображаемого некими «чужими» – совершенно посторонними и инородными для него «знаками». Деятельность, – как это ни странно будет здесь звучать из уст платоновского Тамуса и Сократа, – в полную свою противоположность первой: способная не столько преодолевать собой, сколько сама производить «в душах учеников» самую настоящую их «забывчивость» (λήθην). Деятельность памяти – осуществляемая в бытии человеческого сознания не для того, чтобы за ней всегда могла сохранять и постоянно воспроизводить себя простая способность «памятовать» всё то, что она вообще здесь может помнить и естественным своим путём «воспоминать» всё ею забытое, но только для того, чтобы служить одним лишь искусственным средством (φάρμακον) «напоминания» (ὑπομνήσεως) о том, что именно здесь нужно помнить и каким образом своего действия (по каким правилам «грамматики» расположения друг в отношении друга и следования друг за другом знаков письма) это следует «запоминать». (Перевод такого, по своей семантике наиболее тесным образом связанного с употребляемым здесь Платоном термином ὑπομνήσεως, как слово ὑπόμνημα имеет помимо двух первых своих «основных значений»: «воспоминание» или «напоминание» также ещё и такие значения, как: памятная запись, письменный перечень, черновик, копия, записки, летопись, грам. письменный разбор, комментарий и др.). Деятельность, которая способна ставить средства производства и сами продукты произведения «искусства» (τέχνην) запоминания того, что здесь «записывается» по определённым предметно-знаковым «следам» (τύπων), типо-графическим «оттискам» или «отпечаткам», предметно-образным «запечатлениям» или (уже в чисто психологическом своём смысле) «впечатлениям» памяти – намного выше и считать их «гораздо лучше» самого простого и естественного для себя «умения помнить» (см. там же 275d) и наиболее тесно с ним связанной способности воспоминать забытое.
   Аристотель, на смотря на всю проводимую им на страницах своего трактата о памяти критику платоновской «теории анамнезиса», всё-таки никак не преминул воспользоваться существом этого проводимого его учителем принципа различия между двумя способами бытия и видами деятельности памяти – её естественным воспоминанием и искусственным запоминанием (к разряду последнего вида деятельности памяти можно отнести не только существующие в человеческой культуре формы «грамматики» счёта и письма, но и по сути своей основанные на этих формах записи плоды всех исторически известных нам достижений науки и техники, политики и образования, искусства и литературы). Во второй части этого трактата он говорит о существе подобного рода различия: «Поэтому припоминание [τὸ ἀναμιμνήσκεσθαι] должно отличаться от этих вещей [повторного изучения и исследования] и восстанавливать знание, исходя из более сильного внутреннего начала [ἐνούσης πλείονος ἀρχῆς], нежели то, из которого исходят обучающиеся» (Аристотель, О памяти и припоминании 451b, пер. С.В. Месяц). Далее несколько ниже по тексту, стагирит, буквально следуя логике приведённой нами мысли Платона, продолжает разъяснять суть проводимого им различия: «в первом случае [человек] может каким-то образом сам собой [δυνήσεταί πως δι΄ αὑτοῦ] прийти к тому, что за началом [ἐπὶ τὸ μετὰ τὴν ἀρχήν]. Если же он делает это не сам, а благодаря другому [ἀλλὰ δι΄ ἄλλου], то он больше не помнит [οὐκέτι μέμνηται]» (там же 452а).
   Далее, следуя принципу такого рода отличия между двумя способами бытия или формами деятельности памяти: с одной стороны, как деятельности памяти исходно способной (δυνήσεταί), имеющей в себе «силу» (и вообще исходящей из «более сильного начала») производить действие своего воспоминания как бы «само собой» (πως δι΄ αὑτοῦ) и, с другой стороны, как деятельности памяти исходно не имеющей такого рода способности или своей собственной «силы», исходящей из совсем другого рода «начала» происхождения образа своего бытия (или вообще не имеющей в бытии своего начала), производящей эффект действия своего запоминания благодаря чему-то по отношению к себе «другому» (δι΄ ἄλλου) – Аристотель устанавливает ещё один, на наш взгляд, даже более важный смысл проводимого здесь принципа отличия, вводя в рассматриваемую им форму взаимоотношения между собой этих двух видов деятельности памяти понятия φύσις и ἔθος, «природы» и «привычки». И когда как первый вид деятельности, который мы здесь пока только предварительным и чисто условным для себя образом обозначили «естественным воспоминанием», можно было бы в рамках данной формы взаимоотношения определить – как деятельность памяти воспроизводящей себя в бытии человека и жизни его сознания согласно своей собственной «природе». Тогда как второй вид деятельности памяти мы могли бы в связи этим определить – как деятельность «искусственного запоминания», большей частью и главным образом, производящейся не по своей собственной «природе», а по нашей «привычке», которая по форме своего явления и способу бытия способна представлять собой существо образования некоего другого рода, не совсем для себя естественного и не вполне «самому себе» свойственного образа жизни и бытия – представлять источник происхождения и составлять основу формирования своего рода «второй природы» человеческого образа жизни и деятельности сознания. Это есть, с одной стороны, такого рода «природа» деятельности памяти, которая может стать в результате наиболее «частого повторения» и многократного своего воспроизведения в бытии человека естественной привычкой. И, с другой стороны, «привычка» помнить тот или иной вид сущего или образ его бытия (и помнить его именно так и уже никак иначе, как он здесь «запоминается», то есть каким образом помогают его запомнить известные нам средства «напоминания», например, средства грамматики всё того же письма) – становящаяся ввиду той же самой своей постоянной повторяемости и непрестанной воспроизводимости в бытии человеческой жизни и деятельности сознания, по сути своей, его «второй» искусственной природой (лежащей в основе «искусства» любого вида деятельности запоминания, включая сюда и искусство «запоминания сна»). С одной лишь немаловажной для существа проводимого здесь принципа различия разницей: «И так же как в природе [ἐν τοῖς φύσει] что-то происходит против природы [παρὰ φύσιν], а что-то случайно [ἀπὸ τύχης], так и в еще большей степени в сфере привычного [ἐν τοῖς δι΄ ἔθος], где природа действует не одинаково [μὴ ὁμοίως], отчего движение совершается то в нужном направлении, то в другом [κἀκεῖ καὶ ἄλλως]. Последнее происходит, когда что-то сбивает нас и отвлекает в сторону» (там же 452b).
   См. [➥3.2.03.03,прим.1] более подробный анализ некоторых других, по своей логике развивающих приведённые нами здесь мысли Аристотеля, суждений этого философа: о существе подобного рода совершаемых бытии человека отвлечений его «в сторону» от существа «самого себя» и своей собственной «природы»; о том, какую роль при совершении таких отвлечений могут играть самого разного рода «привязанности» человеческого сознания и сама его «привычка»; а также о том, каким образом своего действия феномен сна оказывается способным «возвращать» человеческому образу бытия и в целом восстанавливать утраченную им в результате такого рода отвлечений связь с существом «самого себя» и своей собственной «природой».
4. В этом отношении мы можем обратить внимание на исходную двусмысленность звучания в нашей речи (и в целом предметно-смысловую двойственность нашего его понимания) существа такого рода, довольно часто встречающегося в ней выражения, как «забыться сном» (см. для примера широко известный вариант перевода Б. Пастернаком шекспировского «Монолога Гамлета»: «Скончаться. Сном забыться./Уснуть… и видеть сны?»). «Забыться сном» в этом смысле означает: забыться и самому – сном «себя»; и в то же время – «своим» сном, сном которым «спишь и видишь сны», забыться самим сном как таковым. В полном смысле этого слова «забыть-ся» мы можем не тем сном, который так или иначе, в той или иной форме своего явления, тем или иным образом действия мы забываем – не тем сном, собственно который нами забывается, но тем сном, собственно которым или, точнее сказать, посредством которого мы что-либо в бытии своей жизни и деятельности нашего сознания (в т.ч. и в своей памяти) забываем, включая в сферу действия этой самой забываемости «сном» и существо забвения «самого себя» – сном посредством которого забываемся мы сами. То есть забываемся мы каким-то уже совсем другим для себя сном, чем тот который мы «сами для себя» же можем забыть или вообще способны помнить – сном само-забвенным, «сном-забвением», сном-забытием или сном-забытием образа бытия «самого себя», своей собственной жизни и данного себе мира. А потому в каком-то смысле этого слова – сном «самим по себе» или «самом в себе» не-забываемым. Ибо каким образом можно забыть то, что так или иначе – «всегда уже» или «пока ещё» само находится в-забытии? Как можно предать забвению и вообще «позабыть» то, что есть само забвение или самое забытое? В.В. Бибихин говорил по этому поводу: «Кто забывает, тот не забывает – уже никогда, вернее никогда уже снова не потеряет! Вы скажете: в Лете и невозможно ничего забыть, она уже забвение, как забыть в забвении. – Но и сохранить иначе как в надежном забвении никакую память тоже нельзя!» (В.В. Бибихин, Пора, 10, с. 140).
5. Как состояния бытия человеческого сознания или небытия его собственной памяти – самого по себе вполне или достаточно для себя завершённого, а потому способного при наличии на то действующих причин или тут же (в тот же самый миг) сменяться на существо другого противоположного себе состояния бытия и деятельности сознания, или же при полном отсутствии таковых – способного продолжаться «до бесконечности» долго.
6. Феномен же «запоминания сна» – с существа которого как с собственно первичного «психологического факта» нашего сознания обычно начинаются все известные нам виды исследований в области т.н. науки «психологии сновидений» – в данном отношении и вовсе начинает отходить если и вовсе не на последний, то по крайней мере на второй план нашего его рассмотрения после феномена «воспоминания сна». И начинает становиться с точки зрения построения более или менее логически последовательной «феноменологии сна» – феноменологически, как минимум, второстепенным, а с чисто психологической точки зрения, уже как максимум, производным явлением всех производимых здесь форм деятельности человеческого сознания и самой его памяти (потому что «больше» и «дальше» существа образования этих самых психологически-воспроизводящихся форм явления сна процесс их «запоминания» уже не заходит). Хотя бы уже потому, что в собственном смысле этого слова «запоминать» в данном отношении – т.е. в рассматриваемом нами виде состояния полного своего само-за-бытия и совершенного беспамятства (амнезии) существа находящегося «во сне» (или «выходящего» из сна, начинающего пробуждаться) сознания – в общем-то нечего: для того чтобы появилась первая возможность что-либо «запомнить» из своего сна, необходимо, для начала хоть что-то вспомнить из того, что было «во сне» или самим этим «сном» забыто.
7. Попутно обратим здесь внимание и на такого рода, пока только для нас чисто языковой факт, что применительно к феномену «запоминания сна» (и в целом к феномену «запоминания» чего бы то ни было как таковому) подобного рода словесно-речевая форма выражения феномена «воспоминания о …» по каким-то негласным правилам построения грамматики, по крайней мере, нашего языка здесь просто не работает: мы всегда можем сказать, что мы запомнили «это» или «то» (конкретно, применительно к феномена «запоминания сна»: запомнили сам сон или что-то определённое из содержания своего сна), но почти никогда не говорим (разве что не без совершения действия определённого насилия над естественным строем нашего языка, «свободным ходом» своей речи), что можем запомнить «о» том или «об» этом – предмете или продукте действия своей памяти (соотв. не говорим, что запомнили «о» сне или «о» содержании сна). В случае же рассмотрения феномена «воспоминания сна» в нашем языке задействуется как одна, так и другая форма высказывания (т.е. как с включением в неё т.н. «объектного» предлога «о», так и без него).
8. Причём «настоящего» понимаемого нами как по отдельности, так и сразу же вместе – во всех четырёх аспектах употребления этого термина, по крайней мере, в нашем языке (хотя это нисколько не мешает нам проводить и некоторые свои предметно-языковые параллели с другими понятийно-терминологическими «системами языка», например, с системой понятий языка и форм употребления их в речи у тех же самых древних греков [ср.➥3.2.01.14(***)]):
   (1) Настоящее – как критерий определения подлинности явления, действительности существования и достоверности (или «истинности») опыта нашего постижения того или иного вида сущего или образа самого его бытия: настоящее-бытие (ὄντως).
   (2) Настоящее – как наиболее «ближайшим» (ἐγγύτερον, συγγείτων) образом явления своего бытия по отношению к нам  (или нас самих по отношению к нему) расположенное присутствие (παρουσία) определённого вида сущего и в целом образа его бытия как собственно присутствующего (παρόν): настоящее-присутствие. Включая в этот самый образ бытия ближайшего (или «непосредственного») присутствия настоящего или, наоборот, более или менее феноменологически строгим для себя образом отличая от него – всё то, что наиболее «настоятельным» своим образом в нём наличествует, «имеется в наличии», «налицо нам дано» – «пребывающее в присутствии наличие» (см. М. Хайдеггер, «Гераклит», Санкт-Петербург, 2011, с. 375): «которые» – т.е. феномены бытия самого «настоящего» присутствия и присутствия «наличествующего» – «для нас, однако, обычно одно и то же» (там же): для нашего их понимания в целом могут нам представляться как по сути своей ничем не-отличающимися друг от друга, одинаково близко по отношению к нам «расположенными» феноменами бытия или способами присутствия.
   (3) Настоящее – как собственно «настающее», событийно «наступающее» в самом бытии («прибытие») или во времени (в т.ч. понимаемое и как наступание, приход, прибытие самого «времени» и наступающего вместе с ним «факта» или «события» бытия: «время приходит», «наступает пора», «настаёт событие»): настоящее-настающее. Этот аспект бытия «настоящего» также выступает в двух возможных своих смыслах (в двух существующих формах применения такого рода «причастного оборота»): как то, что именно здесь наступает и настаёт – «настающий» вид сущего или «наступающий» образ его бытия; и как само на данный момент времени совершаемое действие, происходящее событие их наступания и наставания – «настающее» наступает и настаёт. Но здесь надо отметить, что настоящее также ещё не перестает быть таковым и тогда, когда оно на данный момент уже совершилось как событие и в целом завершило действие своего наступления и наставания – «настающее» наступило, настало, стало «наставшим» или «наступившим» (временем, фактом, событием). С одним только условием: это самое наступившее настоящее пока ещё не стало прошлым, по времени своего действия и образу бытия не прошло, не перестало быть «настоящим»  событием, событием самого настоящего.
   (4) И, наконец, настоящее – как только «сейчас», на данный момент существующее, в «настоящее  время» происходящее «мгновение»: настоящее-теперь (παρόντος νῦν). Определяемое, в том числе и помимо всего прочего, и в форме явления отдельно взятой, условно заданной хроно-метрической меры определения величины «длительности» времени – единицы измерения, «элемента» (точки-момента) деления «хронологического» времени. При этом надо особо отметить, что необходимым атрибутом определения сущности явления и принципа бытия этого самого мгновения-теперь как собственно настоящего будет являться атрибут его собственного единства и неделимости («настоящее неделимое “теперь”», παρόντος νῦν ἀτόμου, см. Аристотель 222b 7), «единственности» и «неповторимости» способа бытия и в целом образа жизни (формы нашего его переживания в бытии своей жизни) такого рода мгновения – его способность быть всегда и во всём (во все времена) одним, одним только «этим» и никаким «больше» (или «меньше» того, что оно есть прямо «сейчас») другим мгновением времени, жизни и бытия. И по этому основополагающему для себя атрибуту определения сущности явления, образа жизни и способа бытия «мгновения» настоящего-теперь мы можем проводить принцип его отличия от сущности явления и способа бытия «мгновения» – как единицы измерения хронологического времени: как всегда и во всех своих отношениях (в т.ч. и по отношению к тому, что именно эта самая «единица измерения» собой измеряет и собственно чем она сама измерятся) другого; по образу своего бытия постоянно от нас «ускользающего» («и все же постоянно кажется иным», ἀλλ’ ὅμως ἕτερον ἀεὶ δοκεῖ εἶναι, Аристотель 1002b 7); «всегда и уже» не-настоящего; неостановимо текущего («текущий момент»); непрестанно преходящего (неуловимо уходящего в прошлое и неудержимо переходящего в будущее); самого по себе и самого на себя бесконечно делимого – момента-теперь